Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению - [92]
Его же я нашел в четвертом шатре!
Вот он, с заткнутым ртом, руки и ноги связаны, кожа побагровела там, где веревки врезались в тело. Он беспомощно ворочался и извивался, а рядом была надпись: «Человек, одержимый сотней демонов». Не знаю, какое чувство было во мне сильнее: потрясение, страх или радость. Это было потрясение, от которого разрываются нервы, – натолкнуться на него так, без всякого предупреждения, без предчувствия, – словно смотришься в зеркало и не видишь там своего отражения. Потрясение от совершенно неожиданного. Был также страх, от которого останавливается сердце, потому что если одна из этих веревок лопнет или кляп выпадет изо рта – Боже, что он тут устроит! И наконец, это было до смешного нелепое зрелище: на полуголого, с лицом в синяках, на functus officio Святой Римской Церкви, на человека, всю жизнь охотившегося на демонов в других, сейчас глазели подонки из римских предместий, каждый из которых заплатил по полдуката за то, чтобы увидеть человека, одержимого аж сотней демонов. Мир перевернулся вверх тормашками.
Инквизитора подтащили к высокому толстому столбу (который был явно намеренно сделан похожим на столб, у которого сжигают людей) и привязали его веревками. Рядом стоял воровского вида «священник» и читал какую-то бессмыслицу из потрепанной книги. Время от времени он звонил в коровий колокольчик, привязанный у него на запястье.
– Сгинь, во имя Всевышнего! Вон! Изыди сладострастная нечисть из души этого христианского создания!
Затем, повернувшись к толпе, он объявил:
– У него по всему его нечистому телу знаки дьявола. Уста Люцифера коснулись даже самых тайных частей и запечатлели свой нечестивый поцелуй! Смотрите! Там, где знак дьявола, человек, одержимый сотней демонов, не чувствует боли…
В этот момент к инквизитору подвалил один дебильного вида детина и задрал на нем грязную длинную рубаху. На него даже не сочли нужным надеть исподнее, и некоторые бабы (не могу сказать «дамы») в толпе заржали. Я смотрел разинув рот и увидел, что его бледный живот начал очень быстро вздыматься и опадать. Детина поводил немного пальцами по волосам лобка инквизитора, тупо ухмыляясь, затем с абсолютным безразличием – даже со скукой – вынул из рукава толстую иглу и уколол ею – просто вонзил ее – в живот Томазо делла Кроче.
Кричи! Кричи же! – молча умолял я его (чтобы облегчить боль, не его, а мою), но из его уст из-за кляпа не вырвалось ни звука. В задней же части толпы кто-то вскрикнул, когда игла погрузилась еще глубже. Когда палач вынул ее, ока блестела кровью, а на коже инквизитора появилась тоненькая струйка, не толще человеческого волоса, словно бордовая трещина на гладком мраморе.
– Вон, исчадия ада! – воскликнул идиот, наряженный священником, и здоровенный гой развернул Томазо делла Кроче спиной к толпе. Инквизитору пригнули голову так, чтобы он оказался согнут в поясе. Рубаху снова задрали и снова вогнали иглу, на этот раз в правую ягодицу. Я увидел, как судорожно сократилась мышца. Игла была не очень большой, это правда, и тот, кто придумал это представление (а это, конечно, Андреа де Коллини), дал точные указания, куда ее втыкать, чтобы не причинить большого вреда. Но даже так, боль… о, боль наверняка была нестерпимой.
Теперь зрители затихли, в восхищении и ужасе, но остались стоять, словно приросли к месту. Что за мрачный тайный магнетизм удерживал толпу, какие мерзкие сладострастные позывы вызывали полное подчинение разыгрываемому перед толпой чудовищному зрелищу? Такова трагедия человеческой личности: каждый человек – амфибия, он движется то в небесном эфире, то в земных болотных миазмах, он подвешен между раем и адом, ангелом и дьяволом. Чем сильнее мы стараемся подняться к царству звезд, тем больше сползаем вниз в звериные сперму, сопли, плесень и экскременты, и рука, воздетая в молитве, это та же рука, что бьет беззащитного ребенка. О, быть бы свободным от противоречий!
Вот священник шлепнул инквизитора по заду своей книгой заклинаний.
– Где? – прошептал он голосом, полным вожделения. – Где знаки дьявола? А, Сатана хитер, он хорошо прячет следы своих бесстыдных поцелуев! Здесь? Или здесь?
Книга прошла вниз под голую жопу Томазо делла Кроче, туда, где влага, темнота и нежная мошонка.
Игла последовала по пути, намеченному книгой, и en route к своей, так сказать, конечной цели – какова бы она ни была – книга и игла стали делать незапланированные остановки, и каждый раз страницы книги шуршали о бледную кожу, игла блестела, и толпа делала единый вдох. Им хотелось увидеть, да когда же, Господи, она наконец-то вопьется.
– Здесь? – …вокруг мошонки, вверх по складке между ягодиц, к крестцу (я увидел, что бедра инквизитора подрагивают)…
– Или, может… а!.. может, здесь? – …по неровностям бедер и в заросшую волосами подмышку…
– А-а-а-х-х-х! – вздохнула толпа. – Да, о да, да, пусть будет здесь!
– А может быть, мы отыщем знак дьявола здесь? – …О Боже, в правое ухо!
И так продолжался жестокий путь, на спине несчастного инквизитора вычерчивались восьмерки, ему ласкали жопу, и книжные страницы нашептывали любовные признания, в которых слышалась смерть, и на нем оставался невидимый след, словно блестящая дорожка от слизняка, – путь, пройденный желанием причинить боль. Затем наконец книгу убрали, игла зависла и – вот!..
Орландо Крисп, гениальный повар, настолько хорошо готовит, что поклонники его таланта создают закрытый клуб. Они готовы на все, лишь бы была возможность обедать в ресторане Орландо, и еще не понимают в чем секрет. Для Криспа потребление плоти — это, по существу, акт любви, контакт столь же интимный, как и секс, и подобная интимность неизбежно достигает своего апогея. Но в чем секрет, может быть, повар чего-то не договаривает? Чем, все таки, кормит нас кровожадный монстр?
Молодой герой неожиданно просыпается в одном поезде с доктором Фрейдом и садистом-проводником. Он не может вспомнить, кто он такой и куда направляется. Вскоре выясняется, что его ждут в одном замке, где он должен прочесть лекцию по искусству йодля (манере пения тирольцев). Пытаясь выяснить в библиотеке хозяина замка, что он вообще знает об этой теме, он неожиданно сталкивается с его дочерью, ненасытный сексуальный аппетит которой перешел все границы дозволенного. Автор проводит читателя через причудливое переплетение различных историй, сновидений внутри сновидения, с персонажами, чья реальность постоянно меняется.
Исторический роман Акакия Белиашвили "Бесики" отражает одну из самых трагических эпох истории Грузии — вторую половину XVIII века. Грузинский народ, обессиленный кровопролитными войнами с персидскими и турецкими захватчиками, нашёл единственную возможность спасти национальное существование в дружбе с Россией.
Драматичная повесть белорусского писателя о Российской империи времен крепостничества, о судьбах крепостных балерин, принадлежавших шкловскому помещику Семену Зоричу.
Каким был легендарный властитель Крита, мудрый законодатель, строитель городов и кораблей, силу которого признавала вся Эллада? Об этом в своём романе «Я, Минос, царь Крита» размышляет современный немецкий писатель Ганс Эйнсле.
«Екатериною восторгались, как мы восторгаемся артистом, открывающим и вызывающим самим нам дотоле неведомые силы и ощущения; она нравилась потому, что через неё стали нравиться самим себе».В.О. Ключевский «Императрица Екатерина II»Новый роман молодого современного писателя Константина Новикова рассказывает о детских и юношеских годах Ангальт-Цербстской принцессы Софии-Фредерики, будущей российской императрицы Екатерины II.
«Русь верила своему великому князю. Верила, несмотря на его поражение и горе, что он принёс ей. И он, великий князь Игорь, оправдает это доверие. Прежде он ощущал себя только великим киевским князем, теперь своим великим князем его признала вся Русская земля. С этой великой силой никто и ничто не сможет помешать свершению его сокровенных давних планов. Он мечом раздвинет рубежи Руси! Обязательно раздвинет!..»Андрей Серба «Мечом раздвину рубежи!»Роман А. Сербы воссоздаёт времена княжения на Руси великого князя Игоря (912—945)
В романе «Повенчанные на печаль» («Сестра милосердия») Николай Шадрин заново рассказывает вечную историю любви. Прототипы героев — настоящие исторические персонажи, которые пользуются в последнее время особенной популярностью (после фильма «Адмиралъ») — это Анна Васильевна Тимирева и Александр Васильевич Колчак. И уже вокруг них декорациями к драме двух людей разворачиваются остальные события.К счастью, любовная история с известными героями не единственное достоинство произведения. Повесть Шадрина о крушении и агонии одного мира ради рождения другого, что впрочем, тоже новой темой не является.Действие повести происходит в белогвардейском Омске, в поезде и в Иркутской тюрьме.
Предполагал ли Кафка, что его художественный метод можно довести до логического завершения? Возможно, лучший англоязычный писатель настоящего времени, лауреат многочисленных литературных премий, Кадзуо Исигуро в романе «Безутешные» сделал кафкианские декорации фоном для изображения личности художника, не способного разделить свою частную и социальную жизнь. Это одновременно и фарс и кошмар, исследование жестокости, присущей обществу в целом и отдельной семье, и все это на фоне выдуманного города, на грани реальности…«Безутешные» – сложнейший и, возможно, лучший роман Кадзуо Исигуро, наполненный многочисленными литературными и музыкальными аллюзиями.
«Условно пригодные» (1993) — четвертый роман Питера Хёга (р. 1957), автора знаменитой «Смиллы и ее чувства снега» (1992).Трое одиноких детей из школы-интерната пытаются выяснить природу времени и раскрыть тайный заговор взрослых, нарушить ограничения и правила, направленные на подавление личности.
Питер Хёг (р. 1957) — самый знаменитый современный писатель Дании, а возможно, и Скандинавии; автор пяти книг, переведённых на три десятка языков мира.«Женщина и обезьяна» (1996) — его последний на сегодняшний день роман, в котором под беспощадный и иронический взгляд автора на этот раз попадают категории «животного» и «человеческого», — вероятно, напомнит читателю незабываемую «Смиллу и её чувство снега».
Эндрю Крами (р. 1961) — современный шотландский писатель, физик по образованию, автор четырех романов, удостоенный национальной премии за лучший дебют в 1994 году. Роман «Пфитц» (1995) — вероятно, самое экстравагантное произведение писателя, — приглашает Вас в XVIII век, в маленькое немецкое княжество, правитель которого сосредоточил все свои средства и усилия подданных на создании воображаемого города — Ррайннштадта. Пфитц — двоюродный брат поручика Киже — возникнув из ошибки на бумаге, начинает вполне самостоятельное существование…