Мемуары на руинах - [87]

Не откладывая в долгий ящик, потомственный дворянин, и, по общему мнению, самый интеллигентный артист показал Марусе движущуюся комбинацию из пальцев, однозначно демонстрирующую его намерения на совместное пребывание в незнакомой стране. Маруся была шокирована грубостью предложения, хотя перспектива узнать первого плейбоя страны была заманчива. Вопрос решился очень просто: рано утром О.И. постучал в дверь номера Маруси и с невинным видом сообщил, что не сделал прививок от желудочной бактерии, но взял с собой виски, чтобы обеззараживать желудок, и этот виски надо пить натощак, желательно вдвоём. Это было предложение, от которого Маруся не могла отказаться. Правда, оба советских посланника не учли, что в программе Недели Советского кино кроме прессконференций, фотосессий (один раз в жизни Маруся непрерывно находилась под вспышками фотоаппаратов, будто на красной дорожке звёзд, правда утренняя анестезия совершенно стирала значимость происходящего), ещё запланировано по два приёма на день. И приёмы были на самом высоком уровне.

Огромный зал, по периметру – подогреваемые блюда со всевозможной едой. Но сначала: это…. и к вам подводят Бачана, ну, что делать, Маруся не была специалистом по индийскому кино, но знала, что перед ней проходят самые-самые. Айм вери глэд, айм вери глэд, айм вери глэд… А в руке – стаканчик с виски, из которого невольно прихлёбывается, а когда он пустеет, тут же появляется низкорослый (О, как в Индии отличаются внешне аристократы от простолюдинов!) служка, протягивающий новый бокал с таким видом, что, если не возьмёшь – его уничтожат! А потом – еда, а в заключении – зелёные листики с какими-то орешками. («Зачем ты ешь это говно? У тебя язык коричневый! Зачем ты уговорила меня съесть это говно?») Олег Иванович был немножко обескуражен. Он – звезда. А в Индии – Маруся – звезда. К ней подходит солидный дядя и говорит: «Я пять раз видел ваш фильм. Два раза следил за сюжетом, и ещё три раза смотрел, как меняется ваше лицо». А в Болливуде уже запускают индийскую версию советской мелодрамы (Не «Влюблён по собственному желанию»). Приём у какого-то миллиардера. Специально для русских танцует одна из самых знаменитых и высокооплачиваемых танцовщиц. Потом – фуршет. По залу бегает двухлетний внук богача – поразительно красивый, с огромными масляными глазами малыш. Маруся, в своём марлевом платье, с распущенными белыми волосами поднимает малыша на руки, и тот берёт с её ладони орешки и кладёт ей в рот. Фотография потом появляется во всех центральных газетах Индии. Олег Иванович шипит из-за плеча: «Вы – чудовище!»

Ещё какой-то миллионер, вернее, его сын, фантастически красивый, с глазами газели, принимает русских в дорогом ресторане. Маруся заказывает рыбу, О.И. – мясо, поскольку считает, что рыба из Ганга – заразная. Рыба – превосходна, мясо – подошва. О.И. шипит. Маруся, перебрав виски, приглашает миллионера на танец и отрывается по полной. «Ведь можешь же, можешь! – Что с тобой сделал твой проклятый город!» – говорит О.И.

«Где твой паспорт! Где ты держишь деньги! Нет, пора провести политинформацию, поскольку – я – руководитель группы!»

Маруся назло, как мусор, бросила деньги (большую сумму) в ящик стола. Наутро деньги пропали. Маруся пришла сообщить об этом руководителю группы. – «А зачем ты мне это говоришь?»

На следующий день пришлось вместе идти по ювелирным лавкам, О.И. спокойно выбирал драгоценности для жены, Маруся подставляла пальцы для примерки. Она попросила разделить, по-возможности, делегацию. Главный кэгэбешник и его заместитель оказались в ссоре. С Марусей поделились проблемой, и она, конечно, приняла участие. Её стали опекать, и делегация в частной своей жизни разделилась. Но оставалась часть официальная. Маруся хорошо формулировала основы нерушимой, древней близости русско-индийских культур, и главная агитационная цель делегации осуществлялась, несмотря ни на что. И вдруг – встреча с работниками советских представительств. Полный зал русских, для которых Янковский – бог, а Маруся – никто. Она попросила не давать ей слово. Сорок минут О.И. рассказывал о том, как ему повезло с театром, с главрежем, с кино. Правда, упомянул, что весь его успех – не его заслуга, просто время так сфокусировалось на нём, просто именно так должен был выглядеть человек сегодняшнего дня. «Браво!» – подумала Маруся, но тут скромный герой предоставил ей слово. И Марусю понесло. Она стала говорить о другой стороне профессии, о безвестном и бесславном служении, она цитировала Цветаеву, она не могла остановиться. После встречи к ней подходили с утешениями: «Не беспокойтесь так, у вас всё ещё будет хорошо!»

Прилетели в Калькутту. Дорога из аэропорта шла сквозь трущобы. Описать их невозможно. Полуземлянки-полухижины из глины, покрытые пожухлыми пальмовыми листьями, приобретшими цвет той же глины, и в этом цвета праха месиве – человечки, дети, с тонкими паучьими ручками, держащие на руках ещё более мелких паучков. Жалость, но не брезгливость. В этом жарком климате, на самых грязных рынках, среди куч отбросов, в которых копались козы и собаки, никогда не пахло аммиаком, никогда не чувствовалось того зловония, которое знакомо советскому человеку везде, начиная с пионерлагерей, включая элитные черноморские пляжи с их М / Ж. Проходя через холл, Маруся увидела застеклённую дверь во внутренний дворик с бассейном, и заявила, что хочет купаться. О.И. был в шоке («Как же, а укладка перед вечерним рестораном, а вообще…» – «Наплевать!») Картина маслом: декабрь в Калькутте, Маруся, блаженно плавающая в бассейне, Олег Иванович в тройке, сидящий в кресле с неизменной трубкой, и вытаращивший глаза, изумлённый но молчаливый служитель-сигх, наблюдающий происходящее.