Мемуары Муми-папы - [8]

— «Морской оркестр», — ответил Фредриксон. — Название стихотворного сборника моего без вести пропавшего брата. Цвет будет ультрамариновый.

— Можно, я покрашу её? Можно? — выдохнул из себя Зверок-Шнырок. — Ну? Поклянись своим хвостом! Прошу прощенья, можно я покрашу всю лодку? Тебе нравится красный?

Фредриксон утвердительно кивнул и сказал:

— Ладно. Вот только за ватерлинию опасаюсь.

— У меня есть большущая банка красной краски! — блаженно воскликнул Зверок-Шнырок. — И маленькая ультрамарина… Какое счастье! Ну а сейчас я должен вернуться домой — надо же приготовить вам завтрак, прибраться в банке…

И племянник Фредриксона, трепеща от волнения усами, со всех лап пустился домой.

Я взглянул на лодку и сказал:

— Так вот на какие штуки ты горазд!

И тут Фредриксона словно прорвало… Он болтал без умолку, и всё о конструкции лодки. Он достал бумагу, авторучку и показал мне, как должны вращаться гребные колёса. Я не всё понимал, уловил только, что он чем-то недоволен. Кажется, чем-то в устройстве гребного винта.

Однако, несмотря на всю свою симпатию к нему, я был просто не в состоянии глубоко вникнуть в его проблему: увы, всё же существуют сферы, до которых мне с моей одарённостью не дотянуться, сколько к ней ни взывай, и одна из таких сфер — машиностроение.

Посреди лодки возвышалась маленькая кабина с островерхой крышей. Она пробудила во мне живейший интерес.

— Это ты живёшь в этой кабине? — спросил я. — Она выглядит совсем как павильон для муми-троллей.

— Это штурманская рубка, — почему-то с ноткой неодобрения сказал Фредриксон.

Я погрузился в размышления. Для рубки такое сооружение было, на мой вкус, слишком прозаично. Оконные наличники могли бы быть и позатейливее. На капитанском мостике как нельзя более к месту была бы ажурная балюстрада с резным морским мотивом. А крышу не помешало бы увенчать шишкой, которую можно было бы позолотить…

Я открыл дверь. На полу кто-то спал под шляпой.

— Кто-нибудь из ваших знакомых? — удивлённо спросил я.

Фредриксон глянул через моё плечо.

— Супротивка, — сказал он.

Я стал разглядывать Супротивку. С виду он был какой-то помятый, неряшливый, цвета светло-коричневого. Шляпа, совсем старая, украшена увядшими цветами. Впечатление он производил такое, будто очень долго не мылся и мыться не собирается.

В этот момент примчался Зверок-Шнырок и крикнул:

— Завтрак готов!

Супротивка пробудился и потянулся на кошачий манер.

— Уа-а, ва-а, — произнёс он зевая.

— Прошу прощенья, что ты тут делаешь, в лодке Фредриксона? — угрожающе сказал Зверок-Шнырок. — Разве ты не знаешь, что вход запрещён?!

— Угу, — учтиво ответил Супротивка. — Потому-то я и забрался в неё.

В этом эпизоде — весь Супротивка. Только объявление, запрещающее что-либо, будь то запертая дверь или стена, могло вывести его из кошачьей спячки. А когда он вперял взор в паркового сторожа, усы его начинали топорщиться и от него можно было ожидать чего угодно. Вообще же, как уже было сказано, он всё время либо спал, либо ел, либо мечтал. В данный момент Супротивка был настроен на еду. Итак, мы пошли обратно к банке Зверка-Шнырка — там на обшарпанной шахматной доске покоился остывший омлет.

— Сегодня утром у меня вышел очень хороший пудинг, — объявил Зверок-Шнырок. — Но, похоже, его больше нет. А это, так сказать, омлет на скорую руку!

Завтрак был подан на крышках от банок, и когда мы приступили к еде, Зверок-Шнырок уставился на нас с напряжённым ожиданием. Фредриксон принялся жевать и жевал долго, с явным трудом, причём вид у него был какой-то не такой. Наконец он изрёк:

— Мне досталось что-то твёрдое, племянничек.

— Твёрдое?! — вскричал Зверок-Шнырок. — Уж не что-нибудь из моей коллекции? Выплюнь это! Выплюнь!

Фредриксон выплюнул на свою крышку две какие-то чёрные зазубренные штуковины.

— Можешь ли ты простить меня?! — воскликнул его племянник. — Ведь это мои шестерёнки. Благо ты не проглотил их!

Однако Фредриксон не отвечал и лишь сидел с наморщенным лбом, уставясь взглядом в пространство. Тут Зверок-Шнырок пустил слезу.

— Прости своего племянника, — сказал Супротивка. — Ты же видишь, как он переживает.

— Простить?! — воскликнул Фредриксон. — Напротив, я благодарен ему!

Он взял бумагу, авторучку и изобразил нам, где должны помещаться шестерёнки, приводящие в движение гребной винт и водяные колёса. Вот так нарисовал всё это Фредриксон (надеюсь, вы поймёте, что к чему).

Однако Зверок-Шнырок воскликнул:

— О, возможно ли это! Подумать только, что мои шестерёнки пригодились для твоего изобретения!

С едой мы покончили в приподнятом настроении. Племянник Фредриксона настолько вдохновился идеей покраски, что надел свой самый большой фартук и, не теряя ни минуты, принялся размалёвывать «Морской оркестр» в красный. Он малевал что есть мочи, и вот лодка стала красной, и земля стала красной, и немалая часть ореховой рощи к тому же, и ничего до того красного, как Зверок-Шнырок, я не видывал на своём веку. Однако название лодки он вывел ультрамарином.

Когда с покраской было покончено, Фредриксон пришёл взглянуть.

— Ну ведь правда красиво? — нервозно спросил Зверок-Шнырок. — Я раскрашивал на полном серьёзе! Вложил в это всю душу!