Мемуары Муми-папы - [27]

Тут Муми-папа перестал читать и выдержал эффектную паузу.

— Снифф, — сказал он. — Выверни фитиль в лампе. Вы представить себе не можете, как преют у меня лапы и посейчас, когда я читаю про эту ночь с привидением!

— Кто-то что-то сказал? — пробормотал Снифф, проснувшись.

Муми-папа взглянул на него и сказал:

— Пожалуйста, не беспокойся, просто я читаю свои мемуары.

— Привидение — это хорошо, — сказал Муми-тролль; он лежал, натянув на уши одеяло. — Это надо оставить. А вот все эти горестные чувства, по-моему, чуточку ни к чему. Длиннота получается.

— Длиннота? — воскликнул разобиженный Муми-папа. — Что ты под этим подразумеваешь — длиннота? В мемуарах должны присутствовать горестные чувства. Они есть во всех мемуарах. Я переживал кризис.

— Что-что? — спросил Снифф.

— Мне приходилось туго, — сердито объяснил Муми-папа. — Ужасно. Я был до того несчастен, что даже не заметил, как построил двухэтажный дом!

— На дереве Супротивки есть яблоки? — спросил Снусмумрик.

— Нет, — отрезал Муми-папа, поднялся и захлопнул тетрадь в коленкоровой обложке.

— Послушай, папа, про привидение — это просто здорово, — сказал Муми-тролль. — Факт. Мы все считаем, что про привидение просто здорово.

Однако Муми-папа спустился вниз, уселся в гостиной и посмотрел на барометр — он по-прежнему висел над комодом. Ведь теперь-то здесь была не штурманская рубка, а гостиная. Что сказал Фредриксон, когда увидел дом Муми-папы? «Посмотрим, что ты тут намастачил!» — Что-нибудь покровительственное в этом роде. Остальные просто не заметили, что дом стал выше. Быть может, ему и вправду следует сократить эту главу о чувствах. Быть может, она и вправду производит глупое, а вовсе не захватывающее впечатление. Быть может, и вся книга глупа!

— А, это ты сидишь тут в темноте, — сказала Муми-мама, став на пороге кухонной двери. Она ходила в кладовку и сделала несколько бутербродов.

— Полагаю, глава о кризисе моей молодости вышла глупой, — сказал папа.

— Ты имеешь в виду начало шестой? — спросила Муми-мама. Папа пробормотал что-то невразумительное.

— Это лучшее место во всей твоей книге, — сказала Муми-мама. — Повествование становится куда живее в таких местах, где ты не хвастаешься. Дети слишком малы, чтобы понять это. Я принесла тебе бутерброд — на сон грядущий. Ну, пока.

И она пошла вверх по лестнице. Лестница скрипела на тот же лад, что и тогда, — девять раз «скрип», «скрип»… Но эта лестница была сработана гораздо лучше старой… Папа съел бутерброд в темноте, потом также поднялся вверх по лестнице, чтобы продолжить чтение мемуаров Муми-троллю, Снусмумрику и Сниффу.

Тут дверь чуточку приоткрылась, струйка белого дыма скользнула вовнутрь и, свернувшись калачиком, уселась на коврике. В середине этого белого свитка мигали два блёклых глаза. Я видел всё это совершенно отчётливо со своего места из-под кровати.

Это и впрямь привидение, сказал я себе (во всяком случае, глядеть на него было куда менее страшно, чем слышать, как оно поднимается по лестнице). В комнате посвежело, как и полагается в рассказах о привидениях, изо всех углов потянуло холодком, и даже само привидение вдруг чихнуло.

Дорогие читатели, не знаю, с какими чувствами вы воспримете всё это, но я вмиг утратил своё почтение к привидению, вылез из-под кровати (к тому же оно уже заметило меня) и сказал:

— Будьте здоровы!

— Сам будь здоров, — сердито ответило привидение. — Фантомы ущелья ропщут в эту мрачную, роковую ночь!

— Чем могу быть полезен? — спросил я.

— В такую роковую ночь, как эта, — упрямо гнуло своё привидение, — забытые кости бряцают на морском берегу!

— Чьи кости? — поинтересовался я.

— Чьи-чьи, забытые, и всё! — сказало привидение. — Изжелта-блёклый кошмар скалит зубы над этим пропащим островом. Будьте начеку, смертные, я вернусь в полночь на пятницу тринадцатого числа сего месяца!

Тут привидение развернулось и поплыло к полуоткрытой двери, не спуская с меня своего ужасного взгляда. В следующую секунду оно хряснулось лбом о притолоку и, вскричав «Гоп!», выплыло по лестнице на лунный свет и трижды провыло гиеной. Но всё это уже не производило впечатления. На моих глазах привидение превратилось в клочок тумана и поплыло над морем, а я вдруг расхохотался. Вот обещанный сюрприз для колонистов! Теперь я смогу сотворить такой ужас, на какой не отважится никто!

Незадолго до полуночи в пятницу тринадцатого числа я собрал колонистов на морском берегу перед штурманской рубкой. Ночь выдалась тихая и спокойная. Я разложил на песке скромную трапезу: суп, хрустящие хлебцы и сидр Самодержца (этого сидра кто угодно мог нацедить из большущих бочек на каждом перекрёстке). Столовый фарфор я покрыл чёрным велосипедным лаком и украсил изображениями черепа со скрещенными костями.

— Ты мог бы занять у меня немножко красной краски, — сказал Зверок-Шнырок. — Или золотой и синей. Прошу прощения, не стал бы тогда фарфор смотреться уютнее?

— В мои намерения не входит быть уютным, — сдержанно отвечал я. — Сегодня ночью произойдет нечто неописуемо ужасное. Будьте готовы ко всему.

— Это отдаёт ухой. Это плотва? — спросил Супротивка.

— Нет, морковка, — отрезал я. — Ты ешь себе, ешь. Ты, небось, думаешь, что привидения являются всякий будний день!