Мемуары Муми-папы - [29]
Привидение явилось ровно в двенадцать, издав три воющих звука.
— Я здесь! — возвестило оно на свой неподражаемый манер. — Трепещите, о смертные, мщения за забытые кости!
— Ну-ну, — сказал Супротивка. — Чего ты без конца нудишь про какие-то дряхлые кости? Чьи это кости?
Я пнул Супротивку по колену и учтиво сказал:
— Приветствую тебя, фантом ущелья! Как поживаешь? Изжелта-блёклый кошмар скалит зубы над этим пропащим побережьем!
— Не присваивай себе мои реплики! — сердито отрезало привидение. — Такое могу говорить исключительно я!
— Слушай, — сказал Фредриксон. — Имеем мы право спать спокойно? Стращай кого-нибудь ещё, а?
— Да все другие уже привыкли ко мне, — угрюмо ответило привидение. — Даже друнт Эдвард больше не боится меня.
— А я боюсь! — крикнул Зверок-Шнырок. — Я всё ещё боюсь!
— Это очень любезно с твоей стороны, — сказало привидение и поспешно добавило: — Позаброшенные караваны скелетов воют в леденяще-зелёном свете луны!
— Дорогое привидение — ласково сказал Фредриксон. — У тебя, как я погляжу, нервы пошаливают. Слушай, что я тебе скажу. Ты обещаешь уйти со своими острастками куда-нибудь ещё. А я обещаю научить тебя новым способам острастки. Идёт?
— Фредриксон дока по части всякой страсти-напасти! — воскликнула дочь Мимлы. — Ты понятия не имеешь, что он может сотворить из фосфора и жести. Ты сможешь до смерти застращать друнта Эдварда!
— И Самодержца, — добавил я. Привидение в нерешительности смотрело на Фредриксона.
— Собственный ревун? — предложил Фредриксон. — А ещё — страшный фокус с ниткой и канифолью?
— Как это? — с интересом спросило привидение.
— Нитка потолще, — продолжал Фредриксон. — Но не толще двадцатого номера. Цепляешь нитку к чьему-нибудь окну. Становишься снаружи и натираешь нитку канифолью. Жуткий вой.
— Клянусь моим демоническим оком, ты парень свой в доску! — воскликнуло привидение и свернулось калачиком у ног Фредриксона. — А не мог бы ты соорудить мне собственный скелет? Жесть, говоришь? Она у меня есть. Как это сделать?
Тут Фредриксон сел и до самого рассвета описывал, какими способами можно стращать общественность, и рисовал на песке различные конструкции, явно восхищённый этим детским занятием.
Утром он ушёл обратно в Парк Сюрпризов, а привидение мы избрали членом Нелегальной Королевской Колонии с почётным титулом «Страшилище острова Кошмаров».
— Послушай-ка, ты, привидение, — сказал я. — Ты не согласишься пожить вместе со мною? Мне что-то одиноко. Разумеется, я не то чтобы робкого десятка, но иной раз по ночам у меня кошки скребут на душе…
— Клянусь всеми псами ада… — завело было своё привидение, побледнев от обиды. Но затем успокоилось и сказало: — Ладно, пожалуйста, это очень любезно с твоей стороны.
Я постелил привидению в ящике из-под сахара, покрасил ящик в чёрный цвет и нарисовал миловидный фриз — скрещенные кости — так, для уюта. На плошке я написал: «ЯД» (к вящему удовольствию Зверка-Шнырка).
— Колоссально уютно, — сказало привидение. — Тебе не помешает, если я буду немножко побрякивать в полночь? У меня это вроде как привычка.
— Валяй побрякивай, — ответил я. — Только не больше пяти минут, да не разбей пенковый трамвайчик. Это большая драгоценность.
— Пять так пять, — согласилось привидение. — Только не ручаюсь за канун Иванова дня.
Глава седьмая, где я описываю триумфальное снятие покрывала с преображённого «Марского аркестра» и насыщенное событиями пробное погружение в морскую пучину
Канун Иванова дня пришёл и ушёл (кстати, тогда родилась младшенькая Мимлы, которую нарекли Ми, что означает «величиною с микрон»), и распустились цветы, и поспели яблоки или что там ещё другое вкусное, и всё было съедено, и как бы там ни было, я впал в опасную обыденность, и она до того затянулась, что временами я принимался сажать бархатцы на капитанском мостике перед штурманской рубкой и играть в пуговицы со Зверком-Шнырком и Самодержцем.
Ничего не происходило. Моё привидение сидело в углу за печкой и вязало шарфы или чулки — весьма успокоительное занятие для привидения с никудышными нервами. Вначале оно и вправду приохотилось стращать верноподданных и было этим счастливо, но в конце концов перестало делать выходы, заметив, что верноподданным нравится, когда их стращают.
Дочь Мимлы врала всё хлеще и хлеще, и я каждый раз оставался в дураках. Однажды она даже пустила слух, будто друнт Эдвард ненароком растоптал Самодержца! К сожалению, я всегда верю, что все говорят то, что думают, и чувствую себя глубоко уязвлённым, когда меня обманут или осмеют. Но когда преувеличиваю я, сам я всегда верю в то, что говорю!
Иногда нас навещал друнт Эдвард, он располагался на мелководье у берега и по старой привычке ругал нас. Супротивка отругивался, в остальном же только и знал, что ел, спал, загорал, смеялся с дочкой Мимлы да лазал по деревьям. Одно время он без конца лазал и по булыжным стенам, но скоро устал, осознав, что это не запрещается.
При всём том он уверял, что чувствует себя превосходно.
Иной раз я видел хатифнаттов, они проплывали мимо, и потом меня целый день заедала тоска.
Тогда-то во мне и проявилась непоседливость, которая впоследствии привела к тому, что я вдруг до чёртиков пресытился благоустроенной жизнью без событий и, если можно так выразиться, удрал. Произошло это так.
