Мексиканский для начинающих - [14]

– Гляди-ка, – сказал Петя, – там кто-то впереди! Сидит на стуле! Рыбу, что ли, ловит?

Нет, человек на стуле у кромки воды не имел рыболовных признаков. Он просто сидел на стуле. Это выяснялось по мере приближения. Как-то неловко стало – одно дело подойти к человеку, ловящему рыбу, и совсем другое – к просто так сидящему на стуле, на берегу безлюдного острова Женщин.

Еще куда бы ни шло, если б человек на стуле оказался женщиной – тут легче найти тему для разговора. Но нет, со всей очевидностью, это был мужик. Задумчивого вида. И он просто сидел на стуле, неотрывно глядя в море, будто поджидал золотую рыбку.

Когда мы подошли, человек оторвался от моря и сказал:

– Хай!

– Американец, – шепнул мне Петя и брякнул ни к селу, ни к городу, – а далеко ли до Майами?

– Что за Майами? – спросил человек на стуле, переходя на испанский.

– Город, – пояснил Петя, указывая пальцем за море, – Майами!

Человек пожал плечами, не поднимаясь, впрочем, со стула.

Мы почувствовали, стоя рядом на песке, некоторую неловкость, как на приеме у государственного чиновника. Мы даже присели на теплый закатный песок, но тогда с полной очевидностью выходило, что человек на стуле смотрит на нас сверху вниз. Это, конечно, ущемляло, и Петя приподнялся на корточки. Удлиненный его торс достиг уровня человека на стуле. Но разговор-то все равно не клеился.

Глядя в морские просторы, мы помолчали, но видно было, что Петя пребывает в чрезвычайном напряжении, намереваясь, во что бы то ни стало, склеить этот разговор.

– Медитируете? – спросил он безнадежно и почти угрюмо.

– Нет, – ответил человек на стуле.

Доброжелательно, но коротко обрубал он Петины попытки. Снова установилась прочная островная тишина.

И вдруг человек на стуле сказал по-русски:

– Выпить хотите, ребята?

– А цены дешевые? – оживился Петя.

– Халява, сэр! – убежденно вымолвил человек на стуле, все более кого-то напоминавший.

И тут же мы услыхали легкие песчаные шаги. Со стороны прибрежных пальм и прямо из моря, не нарушая его безмятежности, к нам направлялись девушки в набедренных повязках с тростниковыми подносами, на которых были вино и фрукты.

Петя ахнул и взмахнул руками, как пеликан перед броском в пучину. А человек наконец-то приподнялся со стула.

– Только на этом острове грезы становятся явью, – усмехнулся он, расправляя затекший хвост с кисточкой.

Кивнул и растворился в скоропостижных сумерках.

За ним последовали и девушки, оставив вино и фрукты на белом-белом песке, вобравшем за день все солнце мира, а теперь наполнявшемся тьмой.

– Не пойму, какие грезы, какая явь? – сказал Педро, надкусывая манго и нарезая ананас. – Да ладно – все равно разговор не клеился. А вино и фрукты – чего еще желать на ужин?

Ранний предрассветный

«В зеленых кактусах бродя…»

Эта диковатая и бессмысленная строка родилась в голове Педро в ранний предрассветный час.

Особенно поразило слово «бродя». Что-то в нем было разбойничье-разнузданное. В обход его воли, нагло и самопроизвольно, оформился вдруг некий персонаж – какой-то мало приличный «Бродя».

В длинных черных трусах, с плюмажем из павлиньих перьев на голове прогуливался этот Бродя средь зеленых ветвистых кактусов.

«Когда мне было лет семнадцать, – напевал Бродя древний майский гимн, – любил я в кактусах гулять. Не раз, не два мне наливали – я без закуски выпивал…»

Нет, определенно он начинал нравиться Пете. Всем своим незамысловатым, плюмажно-трусочным, так сказать, видом Бродя символизировал единение двух культур. В нем самым странным образом сочетались русская изба и пирамида Солнца.

– Да, это так, – согласился он. – Во мне много чего сочетается. Слушай! – И Бродя громко постучал кулаком по своей пирамидальной голове. – Там-там!

– Где «там»? – глупо спросил Педро.

– Дурак ты, – резонно заметил Бродя. – И слуха у тебя ни на грош. Там-там – это барабан судьбы! Не знаешь ты древних ритуалов.

Да и возможно ли в ранний предрассветный час знать какие-то ритуалы? Даже слово это было Пете мало знакомо.

– Гляди! – любезно сказал Бродя, – наливаешь чарку, – и он и вправду нахлестал себе, как говорится, чарку из магически возникшей бутыли. – Опрокидываешь! – И он и вправду опрокинул ее в свой ротик, живо напомнивший распахнутую дверь избы. Затем задумчиво и долго огляделся.

– Что следовало обычно за сим актом в нашем отечестве? – спросил, извлекая из трусов учительскую указку и контурную карту Российской империи.

Петя был совершенно растерян и не мог ответить на этот простой вопрос.

– В нашем отечестве, – терпеливо разъяснял Бродя, тыча указкой в какие-то необъяснимые, впрочем, дали, – обыкновенно занюхивали. Чем попадется! – И он жадно понюхал контурную карту.

Конечно, «понюхал» – не то слово. Этим коротким движением носа Бродя как бы вобрал в себя всю контурно-энергетическую информацию, содержащуюся в карте. Он смел границы прибалтийских и закавказских республик и, кажется, охристианил мусульманский восток.

– Не так, совсем не так, но очень похоже поставлено дело в империи майя, – набуробил Бродя вторую чарку. – Валяй! – Молвил задушевно.

И Петин организм, истомленный ранним предрассветным часом, принял эту чарку так благодарно, как только может новорожденный принять материнское молоко. И пока от этого внезапного дара он пребывал в некотором блаженном изумлении, Бродя совершил древний майский ритуал.