Механизмы в голове - [10]

Неожиданно для себя я привела старый довод о неудобствах, запинающимся голосом объяснив, что вынуждена тратить по шесть часов на дорогу туда и обратно, чтобы провести у него меньше часа. На это Д. возразил, что мне больше не придется жаловаться на утомительные поездки, поскольку он уходит в бессрочный отпуск и снимает с себя какие-либо обязательства вплоть до своего возвращения.

Конечно, я отчаялась еще раньше, но представьте себе мое потрясение после этого известия! Я кое-как попрощалась с Д., кое-как побрела по улице и кое-как добралась до поезда, который повез меня теперь уже по бессолнечной местности.

Как тяжело просто сидеть дома, когда остается только ждать! Ждать — труднее всего на свете. Ждать, не имея ни одной живой души, которой можно доверить свои сомнения, страхи, неослабевающие надежды. Ждать, не зная, расценивать ли слова Д. как официальный вердикт, лишающий меня всякой поддержки, как его намерение вернуться к моему вопросу в отдаленном будущем или как подтверждение того, что мое дело уже решено. Просто ждать, не получая даже милосердного права на окончательную утрату надежды.

Порою мне кажется, что некий тайный суд уже рассмотрел мое дело и заочно вынес этот суровый приговор.

ПРОСТО ЕЩЕ ОДНА НЕУДАЧА перев. В. Нугатова

Когда я вышла из дома Д., мне было очень тревожно и безотрадно, я сердилась на себя и на него — за то, что он отказался мне помочь. Вполне естественно, что, попав в беду, я обратилась к нему. Конечно, он знает больше любого другого обо мне и моих делах, он умный человек, его мнению можно доверять, и благодаря своей профессии он прошел специальную подготовку для консультирования по вопросам такого рода.

— Почему вы не скажете, что мне делать? — возмущенно спросила я в конце беседы. — Почему не предложите определенную линию поведения и не избавите от страданий и неизвестности?

— Этого-то я как раз и не собираюсь делать, — ответил он. — Ваша беда в том, что вы всегда избегаете ответственности. В данном случае вы должны действовать по собственному разумению. Простите, если я кажусь жестоким, но вы должны мне верить, когда я говорю, что в конечном счете гораздо важнее выстоять до конца самой, нежели слепо следовать посторонним советам — моим или чьим бы то ни было еще…

Меня настолько задело неожиданное отношение Д., что, выйдя в зимние лондонские сумерки, я больше думала о нем, нежели о собственной проблеме. В ушах по-прежнему звучал его приятный, мягкий, сочувственный голос, никак не вязавшийся с его же бессердечными словами, а перед глазами стояло чернобровое лицо, смутно напоминавшее какое-то другое, увиденное давным-давно, не помню где — возможно, на картине или на газетном фотоснимке. Меня оскорбило, что он не захотел откликнуться на мою просьбу и сделать одолжение. Мне было стыдно, что я возлагала так много надежд на дружбу, которая все это время, вероятно, оставалась совершенно односторонней. Не исключено, что я выдавала желаемое за действительное и восприняла его сочувственную манеру как свидетельство теплых чувств лично ко мне. Размышляя над этим теперь, я не могу вспомнить ни одного случая за все время нашего знакомства, когда бы его поведение свидетельствовало о чем-то большем, нежели безликая доброжелательность гуманного, отзывчивого и понятливого человека. Мысль о подобной ошибке в особенности терзала меня потому, что по натуре я очень сдержанна и боюсь получить отказ. Я почувствовала, что выдала себя, и теперь Д., наверное, презирает меня или смеется надо мной, хотя в действительности я прекрасно знала, что он слишком хорошо разбирается во внутренних механизмах нашего сознания, и его нельзя обвинять в подобной жестокости.

Пусть эти унизительные мысли вовсе не доставляли удовольствия, я.цеплялась за них изо всех сил, мысленно даже преувеличивая свою недавнюю обиду, словно мои отношения с Д. были важнее всего на свете. Но, разумеется, мне не удавалось выкинуть свою подлинную проблему из головы. Она никуда не девалась, точно зубная боль, которая мало-помалу усиливается, пока, наконец, не заглушает все прочие ощущения.

Как быть с намеченным свиданием? Передо мной с властной настойчивостью встали вопросы, в таком отчаянии заданные Д., но оставшиеся без ответа. Пойти, как и договаривались, в гостиницу — на встречу с моим мужем и той девушкой, которую он предлагает у нас приютить? Способна я ли эмоционально принять положение, уже принятое рассудком в ходе переговоров? Какой улыбкой, какими словами встречу я эту незнакомку — моложе, красивее, удачливее? Каким неестественно застывшим взором наблюдать мне за взглядами и жестами, знакомыми до боли, но обращенными теперь уже к новой соискательнице?

Непрерывная цепочка этих вопросов, на которые я не могла ответить в принципе (в сущности и не надеясь, не рассчитывая найти хоть какие-либо ответы), в силу самого однообразия стала обретать черты кошмара и неописуемой муки. Мне начинало казаться, что, если не удастся вырваться из этого тошнотворного круга, я внезапно сойду с ума, закричу, совершу какой-нибудь возмутительный акт насилия прямо посреди улицы. Но тяжелее всего было сознавать, что особенности моего характера исключают возможность даже подобного утешения, что я безжалостно связана по рукам и ногам собственным решением не проявлять никаких эмоций.