Мэгги Глазки-Денежки - [2]

Светлые теперь уже волосы - целый ворох волос вьющиеся, распущенные, приглаженные, льющиеся плавной волной в старом стиле под мальчика-пажа - в том стиле, что всегда привлекает мужчин; никаких плотных шапочек будто из засаленного пластика; никаких до смерти надоевших Анапурн, возведенных изощренными парикмахерами; никаких словно проглаженных утюгом дискотечных причесок фасона лысый череп номер 3". Волосы, которые нравятся мужчинам, так приятно погрузить в них руку, погладить шею и притянуть поближе это лицо, это лицо...

Женщина что надо, безотказный механизм, тонкая и надежная аппаратура для имитации нежности и влечения.

Двадцать три года плюс дьявольская решимость не прозябать в той юдоли нищеты, что всю жизнь звала чистилищем ее мать, угасшая от чахотки в последнем трейлере где-то в Аризоне, - слава Богу, больше не просит немножко денег малютка Мэгги за стойкой в лос-анджелесском кабаке со стриптизом. (Какое-то утешение все же есть, ибо мамуля ушла туда, куда уходят все добропорядочные жертвы чахотки. Ищущие да обрящут.)

Мэгги.

Игра природы. Разрез глаз от мамы-чероки, а цвет от безымянного папочки-поляка, шустрого обормота, - голубой, как сама невинность.

Голубоглазая Мэгги, крашеная блондинка - ну и ножки, ну и мордашка пятьдесят баксов за ночь и порядок - а умеет так, будто и вправду кончает.

Невинная голубоглазая Мэгги - невинность ирландки, ножки француженки. Полячка. Чероки. Ирландка. Женщина с ног до головы. - и идет на продажу за квартирку, снятую на месяц, восемьдесят баксов на пропитание, отработанный за два месяца мустанг, да еще три визита к. специалисту с Беверли-Хиллс по поводу одышки после бурной ночи.

Мэгги, Мэгги, Мэгги, сущая прелесть Мэгги ГлазкиДенежки, что сбежала из Таксона от трейлеров, ревма тизма, чахотки и отчаянного выживания - от жизни, что целиком состояла из безумия во всех его обличьях вплоть до дерущей по коже строгости. И если требуется валяться на спине и рычать, будто голодная пантера в пустыне, то надо это делать, ибо ничто, ничто не может быть хуже нищеты - хуже грязного заношенного белья и чесотки, хуже истертых ног и вшивых косматых волос - хуже вечного безденежья. Ничто!

Мэгги. Шлюха. Блядъ. Кидала. Прошмандовка. Если есть бабки, то есть и ритм, и звуковое сопровождение, и Мэгги-Мэгги-Мэгги.

Та, что дает. За то, что дадут.

Теперь Мэгги шаталась с Нунцио. С Сицилийцем. А у Нунцио: темные глаза, бумажник крокодиловой кожи с потайными кармашками для кредитных карточек. Нунцио мот, болельщик, азартный игрок. Закатились они в Вегас.

Мэгги и Сицилиец. Голубые глаза и потайные кармашки. Но главное голубые глаза.

Барабаны за тремя длинными стеклянными окошками закрутились и расплылись - Костнер следил за ними, понимая, что у него нет ни шанса. Главный приз - две тысячи долларов. Жужжат и крутятся, крутятся и жужжат. Три колокольчика или два колокольчика и полоска с надписью "приз" дают восемнадцать баксов; три сливы или две и "приз" - четырнадцать; три апельсина или два и...

Десять, пять, два бакса за единственный пучок вишен в первом положении. Хоть что-нибудь... пропадаю... хоть что-нибудь...

Жужжание..

Крутятся и крутятся-

Тут-то и произошло нечто, не предусмотренное в инструкции у распорядителя.

Барабаны захлопали и резко остановились - раз-раз-раз - и все на месте.

На Костнера уставились три полоски. Но там не было надписи "приз". С трех полосок смотрели три голубых глаза. Очень голубых, очень нетерпеливых, очень призовых.

В лоток выдачи с треском высыпались двадцать серебряных долларов. А на индикаторе выигрышей в кабинке кассира казино замигала яркая оранжевая лампочка. Где-то наверху зазвенел гонг.

Администратор отдела игральных автоматов коротко кивнул распорядителю, и тот, поджав губы, направился к потрепанному типу, который все еще стоял, судорожно держась за рукоятку.

Символический выигрыш - двадцать серебряных долларов - лежали нетронутыми в лотке выдачи. Остальную часть - тысячу девятьсот восемьдесят долларов - должен был выплатить кассир казино. А Костнер стоял как столб, пока на него в упор глядели три голубых глаза.

Потом было мгновение какой-то идиотской растерянности, и Костнер в свою очередь таращился на эти глаза, мгновение, в течение которого механизмы игрального автомата фиксировали происшедшее в своих внутренностях, а гонг продолжал бешено трезвонить.

По всему казино отеля люди отвлекались от своих игр и поворачивали головы в сторону Костнера. За рулеточными cтолами игроки из Детройта и Кливленда - сплошь белые - оторвали водянистые глаза от тарахтящего шарика и ненадолго взглянули на потрепанного типа перед игральным автоматом. Оттуда было не разобрать, что за выигрыш, и рулеточники снова обратили слезящиеся глаза в клубы сигарного дыма - на крошечный шарик.

Лихие ребята за карточными столиками мигом обернулись, крутанувшись на сиденьях, и заулыбались. По темпераменту они были ближе к "автоматчикам", но в то же время твердо знали, что игральные автоматы хороши только для увеселения старых дев, а настоящие игроки должны неустанно пробиваться к своему очередному двадцать-одному.