Медичи. Гвельфы и гибеллины. Стюарты - [55]

Что же касается национальной поэзии, первым творением которой должна была стать песнь о Сиде, то она к этому времени еще не возникла.

Франция, германизированная двумя первыми династиями своих правителей, приобрела национальные черты при третьей. Централизованное государство Карла Великого сменила феодальная государственная система Гуго Капета. Язык, на котором впоследствии писал Корнель и говорил Боссюэ и который в то время представлял собой смесь кельтского, латинского, немецкого и арабского, в конце концов разделился на два наречия, закрепившиеся соответственно на правом и на левом берегах Луары. Но, подобно тому, как это бывает с плодами земли, одно из наречий испытало на себе благодатное воздействие южного солнца. Так что язык трубадуров вскоре достиг совершенства, а язык труверов, этот северный плод, сильно запаздывал: чтобы вызреть, ему понадобилось еще пять столетий. К югу от Луары поэзия играла важную роль; вражда и любовь, мир и война, повиновение и бунт — все воспевалось в стихах. На этом сладкозвучном языке говорил или писал каждый, будь он горожанин или солдат, виллан или барон, вельможа или король. Одним из тех, кому этот язык обязан самыми нежными и самыми выразительными звуками, был Бертран де Борн, дурной советчик, которого Данте встречает в Злых Щелях Ада: он несет свою голову в руке, и эта голова заговаривает с флорентийским изгнанником.[28]

Провансальская поэзия достигла наивысшего расцвета, когда Карл Анжуйский, вернувшись из Египта, куда он сопровождал своего брата Людовика IX, с помощью Альфонса, графа Тулузы и Пуатье, захватил Авиньон, Арль и Марсель. Таким образом он присоединил к Французскому королевству все провинции древней Галлии, находившиеся на правом и на левом берегах Роны; старая римская цивилизация, в которую завоеватели-арабы в IX веке вдохнули новую жизнь, была поражена в самое сердце, ибо, оказавшись соединенной с северным варварством, она неминуемо должна была задохнуться в его железных объятиях. Тот, кого в своей гордыне провансальцы привыкли называть королем Парижским, в свою очередь выразил им презрение, назвав их подданными, говорящими на языке «ок», дабы отличить от давнишних подданных, живущих по эту сторону Луары и говорящих на языке «ойль». С тех пор начался закат поэзии в южном краю — в Лангедоке, Пуату, Лимузене, Оверни и Провансе, и последней попыткой оживить ее стали Цветочные Игры, учрежденные в Тулузе в 1323 году.

Но они просуществовали недолго, а вместе с ними погибли и все поэтические произведения, созданные с X по XIII век, и поле, с которого собирали жатву Арнаут и Бертран де Борн, оставалось под залежью до тех пор, пока Клеман Маро и Ронсар не разбросали по нему щедрой рукой семена современной поэзии.

Германия, чье политическое влияние простиралось на всю Европу, почти как религиозное влияние Рима, была всецело поглощена своими яростными распрями между папами и императорами, предоставив своей литературе беззаботно развиваться по образцу литератур соседних народов. Там, в Германии, творческое вдохновение нашло себе прибежище в чудесных соборах, возведенных в XI–XII веках. Монастырь в Бонне, церковь в Андернахе и собор в Кёльне были созданы одновременно с собором в Сиене, пизанским Кампосанто и собором Санта Мария дель Фьоре во Флоренции. Правда, в начале XIII века появилась «Песнь о Нибелунгах» и завершилась жизнь Альберта Великого, но самые модные рыцарские романы были подражанием провансальским или французским поэмам, а миннезингеры были не столько соперниками труверов и трубадуров, сколько их учениками.

Да и Фридрих II, поэт на императорском троне, предпочел излагать свои мысли не на родном ему немецком языке, а на более гибком и ясном итальянском, и вместе со своим секретарем Пьетро делла Винья вошел в число самых утонченных поэтов XIII столетия.

Что же касается Италии, то с V по X век в ней совершались огромные политические сдвиги. Готы, лангобарды, франки поочередно смешивались с местным населением и впрыскивали свою свежую варварскую кровь в одряхлевшее тело цивилизации; в ходе этой грандиозной переплавки народов каждый город приобретал заряд жизненной энергии, дремавшей в его недрах на протяжении трехсот лет, прежде чем вырваться наружу под именем свободы. Наконец в XI веке Генуя, Пиза, Флоренция, Милан, Павия, Асти, Кремона, Лоди, Сиена, Гаэта, Неаполь и Амальфи последовали примеру Венеции и сделались республиками.

И вот в разгар этого движения к народовластию, в лоне семьи, принявшей сторону демократической партии, родился Данте. Мы уже рассказали, как его, гвельфа по рождению, изгнание превратило в гибеллина, а жажда мщения сделала поэтом. И когда замысел, рожденный ненавистью, созрел в его душе, он стал искать язык, в котором этот замысел мог бы воплотиться и обрести бессмертие. Он понимал, что латынь — язык такой же мертвый, как создавшее его общество, что провансальский язык недолговечен и умрет вместе с южной цивилизацией, тогда как итальянский язык, этот незаконный отпрыск, полный жизни и близкий народу, рожденный цивилизацией и вскормленный варварством, только и ждал признания со стороны какого-нибудь короля, чтобы увенчать себя короной. Сделав свой выбор и отказавшись идти по стопам учителя, Брунетто Латини, написавшего свое «Сокровище» на латыни, Данте, несравненный зодчий, сам стал обтесывать камни, из которых он намеревался построить гигантское здание, понудив небо и землю стать ему в этом помощниками.