Мечтатели - [23]

Томас (вставая). Но как ты это объясняешь?

Йозеф. Болезнь. Он опасно болен. Но это никоим образом не снимает с него ответственности.

Томас. Я без конца думаю об этом и не могу понять.

Йозеф. Говорю тебе: социально опасный больной. Он нарочно подверг Регину внушению. Меня он давно ненавидел, не знаю за что, ничего плохого я вам никогда не делал; одна эта ненависть уже симптом болезни! А с какой патологической изощренностью все продумано; достаточно только поднапрячься и выстроить все в логическом порядке. Выходит так: пока она верит в Йоханнеса, ей можно делать что угодно. Ведь он, безвременно умерший, не что иное, как ее собственная судьба. Да-да, не память, не греза, это еще худо-бедно доступно пониманию, а так... (Прямо-таки берет каждое слово в руки, точно непостижимый механизм.) ...то, чем она хотела стать, ее вера в себя, освобожденная от реальности иллюзия о себе! Она... сама... только хорошая... добрая! Отсюда должно бы по крайней мере следовать, что она желает делать добро. Но как-то невпопад! Мол, чем хуже она станет, тем больше приблизится к Йоханнесу! Ибо человек-де тем нормальнее, чем больше он себя теряет! А терпеть унижения - участь духа во всем мире! Унижения, это, понимаешь ли, уже я; отчего мне отказано в духе, не в пример Ансельму, который ничего не совершил, я не знаю. Клянусь, по своей инициативе Регина никогда бы ничего подобного не сделала. Но единожды доведенная до предела, она волей-неволей винит себя во всех тяжких! Таким образом он рассчитывал обеспечить себе отступление. Но я не настолько глуп. Если он велел ей написать, что она-де воспылала к нему страстью и решила соблазнить, а сам он желал только руководствовать ее душой и скорее отколотил бы себя и пригрозил бы самоубийством, чем допустил то, что "я и другие ценим превыше всего", - так вот у меня сразу возникло определенное подозрение, а он со своим сочинительством попал мимо цели... (Доверительно.) Здесь отражается лишь его собственный ненормальный настрой.

Томас. Но позволь, в сущности Ансельм ничем от нас не разнится; просто он сдвигает акценты.

Йозеф. Впору тебе посочувствовать. Он ведь, кажется, и вправду боится... ну... гм... зайти чересчур далеко. Конечно, такое не очень-то укладывается в голове. Тем более что у него есть жена. Но, как правило, он, похоже, в самом деле испытывает при этом необычайное потрясение. Вместо женщины с ним вдруг фамильярничает человек! В нем разражается экзальтированный кризис, отсюда и эти патологически злобные поступки. Он предпочитает внушать ей, что она должна "терпеть мои притязания", пусть даже ценой его "страданий"!

Томас. Значит, ты совершенно уверен, что для него речь идет исключительно о дружбе. Конечно, тогда можно ненароком и преступить границу.

Йозеф. Штадер - детектив, ну, ты знаешь, - выдвинул замечательную теорию: если б дело зашло дальше, они бы никуда не уехали. Ведь в подобных случаях опасаются шума... И клянусь, будь он по крайней мере мужчиной, я бы знал, что делать! Но он извращенец, психопат, тряпка, баба! (Расхаживая туда-сюда, пытается успокоиться.) А ты, Томас, ты доверчиво любишь женщину, она же, заразившись этой дурью, отдает твою честь на поругание тому, кто ее этой заразой наделил...

Томас. В письме я готовил тебя к встрече с почти непредсказуемыми людьми.

Йозеф. И выставил меня ретроградом, в твоей совершенно никчемной моральной теории; занялся не своим делом - и вот, изволь видеть, практический результат. Хотя, по-моему, ты стыдишься этого промаха; факты принесли мне больше удовлетворения, чем все твои потуги. Ведь тем временем ты успел убедиться, что сведения правильные?

Томас. Да. То, что я смог перепроверить, соответствует действительности.

Йозеф. А на такой случай ты обязался указать ему на дверь.

Томас. Да. Обязался. (После недолгой борьбы с собой.) Но не могу. Именно теперь ему нельзя уезжать. Он должен еще остаться. Не дави на меня. (Кладет папку обратно в ящик.)

Йозеф (удивленно смотрит на него; опять расхаживает по комнате). Ты меня правильно понял? Я вовсе не отрекаюсь от правомочий, какие мне дает закон. Я медлил только с оглядкой на тебя и из отвращения к семейному скандалу... Я требую, чтобы ты перед женщинами отступился от него и отказал ему от дома.

Томас. Ценю твою доброту... но я так не могу.

Йозеф. Хорошо... Однако с меня это не снимает обязанности навести порядок. Верни мне бумаги.

Томас (наконец совершенно решившись, запирает ящик и вытаскивает ключ). Нет. Извини. Не могу.

Йозеф (ошеломленно). Выходит, ты вправду питаешь к нему симпатию!.. Так всегда и начинается. (Переборов себя.) Он здесь, чтобы обмануть тебя и Марию, точь-в-точь как обманул меня и Регину!

Томас. ...Знаю. Но... по-твоему, все так просто? Действительно точь-в-точь?

Йозеф. Ты не все знаешь.

Томас. Но это неправда! Не мог он приехать, чтобы причинить мне зло!

Йозеф. Простак! Заносчивый простак! Думаешь, обыкновенная правда не для таких, как ты; ты признаешь факты, только если они вдобавок еще и "высшая правда"!

Томас. Пожалуй, как раз это я и имел в виду. Даже если ты докажешь мне, как дважды два, что Ансельм хочет меня обмануть, и Мария тоже, - это все равно не может быть правдой! И не может быть ложью! Тут что-то другое, выходящее за рамки этих понятий.