Матрица Справедливости - [16]

Настроение вконец испортилось. Стихи сразу показались еще хуже. Бесконечный, совершенный… разве такими словами пишут? Но что делать, если именно об этом хочется сказать? Что делать, если именно несовершенство — трагедия всей его бесконечной жизни, черт бы ее побрал (нет, не звал). Одно неловкое движение — и галактики разлетаются как бильярдные шары, размазывая чистый свет атомов в красном смещении. Один неточный расчет — и планеты слишком сближаются — бах! — одна разлетается на части — и прощай гармония чисел.

Наверное, если о несовершенстве писать не выходит, а ни о чем другом не хочется, надо вовсе не писать, как бы трудно это ни было. Графомания была любимой застарелой болезнью Инженера. Только она скрашивала бесконечные часы его досуга. Да в последнее время еще решение головоломок, подсмотренных у людей.

Инженер не отказал себе в радости разодрать в клочки недописанные гекзаметры и выбросить их вниз. Он достал с полки листок и стал думать над задачкой: 10..21..23..36..30..35..41… Он шевелил губами, вычитая числа. Пять, вдруг подумал Инженер. Чего пять? — спросил он сам себя, и тут же подумал: семь. Пять, семь. Пятьдесят семь? Может и пятьдесят семь, — Инженер снова посмотрел на ряд чисел и подумал: одиннадцать. Совсем рехнулся, откуда здесь одиннадцать, испугался он за свой разум, скомкал и отшвырнул лист с задачей, и подумал: тринадцать. Семнадцать. Первый раз в жизни ему было страшно. Девятнадцать. Он с трудом собрал силы. Что это за числа? Двадцать три. Ага. Простые. Следующее должно быть двадцать девять. Двадцать девять. Теперь будет тридцать один. 31. Но это уже — он сам. По своей воле. Он подумал про тридцать один не так, как про все прошлые числа. Не было этого ощущения неотвратимости, как будто собираешься чихнуть. 37, 41, 43, — громко произнес Инженер, рассмеялся, достал чистый лист бумаги и начал новое стихотворение.

* * *

Элиазар сидел на камне в гавани Аттальи и смотрел на суету, всегда сопровождающую отплытие. На горизонте, где зловеще-серые волны сливались с мертвенным небом, виднелись корабли. Десяток черных пятен разного размера. Как пауки, ползли в их сторону шлюпки, по восемь весел в каждой.

Ругаясь и потея, четверо слуг пронесли сундук с королевским гербом. Двое рыцарей стояли у берега, вперив друг в друга яростные взгляды и положив ладони на рукоятки мечей. Не поделили место на шлюпке, а она тем временем отплыла, не дождавшись.

Элеонор руководила погрузкой своих дам. Как и все, они изрядно пообтрепались. За масками гордых амазонок оказались обычные одуревшие от усталости женщины. Только несколько десятков из них сегодня отплывали. Остальным придется попытать удачи и вместе с обезглавленным войском пробиваться в Антиохию пешком.

Крестоносцы шатались по окрестностям Аттальи уже почти два месяца. Здесь они наконец были в безопасности от турок. Провиант удалось достать, хоть и втридорога, а фуража не было ни за какие деньги.

Людовик, как всегда, обвинил Мануила. От самого Константинополя он клял императора, хотя тот поначалу вел себя безупречно. Он предоставил провизию и проводников, и даже начал отвлекающую кампанию против сельджуков. За это Мануил, как и все его предшественники, потребовал от крестоносцев ленной присяги. Тогда-то оскорбленный Людовик и стал винить императора во всех бедах, от дрянной погоды до мозолей на нежных королевских ногах. Элеонор однажды спросила его: «Eсли тебе птица на голову нагадит, тоже Мануил будет виноват?» Людовик разразился новой гневной и богохульной тирадой, из которой Элеонор заключила, что будет.

Сброд в хвосте войска быстро понял, куда дует ветер. Они возвращались из деревень, увешанные добычей, иногда перекинув через седло смуглую крестьянку с крепкими икрами. Людовик закрывал на это глаза, а однажды, чтобы досадить Мануилу, приказал взять небольшой ни в чем не повинный греческий город. Город был разграблен и сровнян с землей.

После этого провиант подорожал, проводники куда-то исчезли, а набеги сельджуков, поощряемые местным населением, участились.

Элеонор тогда высказала все что думала. «Можно присягнуть хоть дьяволу, если это необходимо» — увещевала она. «Женщины! Никакого понятия о чести», — пробурчал Луи. Она напомнила ему о древности своего рода. Он пренебрежительно отозвался об одном из ее предков… С тех пор они не разговаривали.

Прибыв в Атталью, Людовик медлил, не решаясь двигаться дальше, пока войско уничтожало скудные запасы. Наконец, он усмирил гордыню и попросил императора о флоте.

После долгого ожидания вместо ожидаемой огромной эскадры на горизонте появились два галеона и пара десятков скорлупок помельче. Пилигримы и рыцари, возбужденные близостью цели, восприняли это как еще одно ниспосланное Богом испытание, и заявили что пройдут в Сирию сами. Король, его двор, избранные вельможи и прелаты могли отправиться морем с почти чистой совестью и оставить войско в руках Божьих.

Первые отряды уже покинули город. Элиазар медлил. Элеонор в суматохе забыла про него, а он не напоминал. Как и многие другие, сейчас он пришел в гавань, чтоб посмотреть на отплытие.