Матрица Справедливости - [14]

Вскочив в открытую дверь, Мик попытался произнести уже второе за последнюю минуту слово: «Пожалуйста», жестом показав, что денег у него нет. «Ладно», — махнул рукой водитель, усадил Мика рядом, и поглядывая на него, — не спит ли? — начал бесконечный рассказ про свою жену, которую застал с другим. Мик сочуственно кивал, по-видимому, в правильных местах, и шофер становился все красноречивее. Именно такой слушатель ему был нужен.

Мик вышел на автобусной станции Порт Ауторити. Была полночь. Он побрел по заснеженной улице в случайно выбранном направлении, кляня себя за бегство из Центра. Там было хотя бы тепло. Оставшись на улице в одиночестве, он нашел скверик, защищенный с двух сторон от ветра, опустился на скамейку и заснул.

Горы

Две одинаковые заснеженные громады упирались в небо цвета грязной воды. Между ними тут и там торчали острые мертвые стальные скалы. Ветер нес мелкий снег — сухой и острый, как песок. Полуразрушенное здание грубого серого камня на краю обрыва само казалось бы скалой, если бы не крест и латинская надпись над дверным проемом. Пятьдесят лет назад на этом месте Всевышний явил видение Богоматери отряду пилигримов, следовавших в Святую Землю. По велению Готфрида Бульонского здесь была заложена церковь, посвященная Святой Марии. Каждый проходящий пеший должен был принести один камень, конный — три. Несколькими годами позже церковь освятил архиепископ антиохийский Иоанн.

На продуваемой всеми ветрами площадке жались друг к другу несколько сот людей. Мало кто из них раньше бывал в настоящих горах. Уже целую вечность они шли по камням, казалось — все время вверх, оставляя на пути околевших и покалеченных лошадей, упряжь, снаряжение, палатки, даже еду и оружие. Эдвард не раз видел, как рыцарь, скрываясь от остальных, прятал под камнем вышитый камзол или попону с гербами.

Провизии не хватало. Сельджуки наступали на пятки, выматывая и не давая остановиться и пополнить запасы. Войско теряло лучших людей. На днях Генрих Гиз и десяток его баронов, слишком оторвавшись от остальных, забыли выставить часового. Наутро авангард, тронувшись в путь, наткнулся на голову Генриха, насаженную на кол.

Были, конечно, и раненые. Эдвард каждый раз убеждался в своем невежестве. Впрочем, другие лекари были еще хуже.

Здесь, на перевале, было относительно безопасно, и все же они бы с радостью двинулись дальше, только бы поскорее убраться с этих проклятых камней. На остановке настоял отец Марк. До сих пор его забота о духовном здоровье паствы заключалась в еженедельной общей молитве. Но горный воздух, близость святых мест и тяготы похода пробудили в нем религиозный пыл. Из доброго дедушки он превратился в строгого учителя. Несколькими днями раньше он спросил, когда Эдвард в последний раз исповедовался. Перед отъездом, — ответил тот, и с тех пор пребывал в подобающем христианину беспокойстве.

Он с трепетом перешагнул порог, неуверенно встал на колени, перекрестился и посмотрел наверх. Молния не убила отступника, и ветхая крыша не обрушилась на него. Здесь, наверное, правил христианский бог, — мелькнула у него противная обеим религиям языческая мысль. Он тут же ее поправил: здесь Он благоволил к христианам.

Эдвард примерно знал, как себя вести. Перед отъездом он сдружился с одним любознательным церковным служкой, и в обмен на рассказы о еврейских обрядах разузнал кое-что о христианских.

Откинув полог, он с трудом поместился на скамье исповедальни. Теснота, видимо, должна была способствовать искренности. Запинаясь, он произнес положенные слова и замолк. За занавеской покашляли и предложили начинать. Он признался в чревоугодии, пьянстве и сквернословии. Отец Марк, очевидно, слышал этот перечень сегодня в сотый раз. Скучающим голосом он наложил эпитимью и с некоторой надеждой спросил:

— Ну, а женщины? Ты ведь молод, сын мой.

Эдвард поспешил уверить, что ничего такого за ним не водится.

— А не желал ли ты жены ближнего своего в сердце своем? — спросил голос торжествующе.

Эдвард поколебался. Он был от природы довольно холоден, и чувственность его до поры до времени заглушалась учебой. Поэтому нельзя было сказать, что какие-то желания одолевали его.

— Да, отец, желал, — ответил он, понимая что любой другой ответ будет противоестественным или, чего доброго, вызовет подозрения в более страшных грехах.

— Кто эта дама? — спросил голос.

Эдвард не знал, что на исповеди об этом спрашивают. Но пути назад не было. Начав говорить, он должен был назвать имя. К собственному удивлению, он его назвал:

— Элеонор.

Девица

Яркий голубой свет мигал, придавая всему неестественно холодные оттенки. Из колонок играло что-то фоновое, но очень громкое. На деревянном столике темного дерева вокруг двух полупустых кружек валялись несколько исчерканных салфеток, с трудом выпрошенных у официантки. Сэм и Борис как всегда с удовольствием потрепались на разные темы, но обойдя два бара, исчерпали их все. Сами не заметив, они перешли на физику. Ее они могли обсуждать независимо от количества выпитого.

Место для занятий физикой было выбрано весьма символично. Прямо напротив их столика хорошо физически развитая женщина в расцвете детородного возраста демонстрировала физические возможности своего тела, совершая сложные наматывающиеся движения вокруг металлического столба. Сэм в шутку составил школьную задачку с учетом скорости вращения, массы женщины и коэффициента трения о столб. Сила взглядов зрителей в задачке не учитывалась.