Матрица Справедливости - [12]

— Может, они реагируют на отраженное поле? — с надеждой спросил он.

— И от чего же оно отражается? — ехидно начал Сэм, но осекся, — я и сам думал об этом. С веществом оно не реагирует. У меня, по крайней мере. И еще — девятнадцать часов со скоростью света — это за орбитой Плутона. Какого же размера этот отражатель? Не верю.

— Мистика какая-то, — подытожил Борис, — Пива?

Часть 3

Фургон

Эдвард опустился на корточки возле большого черного пса. Потрепал по холке, чтобы придать мужества ему и себе. Попытался изобразить на лице уверенность в своих действиях. С отвращением размотал грязную смолистую тряпку на задней лапе — дело рук предыдущего целителя.

Под тряпкой оказался большой мокрый нарыв. Эдвард попросил острый нож и смело вскрыл гниющую плоть. Пес дернулся и завыл. Его держали вдвоем — Элеонор и старик с прямыми седыми волосами до плеч. Элеонор что-то шептала псу на ухо, а старик все время бормотал и неодобрительно косился на Эдварда, а когда тот закончил, ехидно спросил на латыни:

— Коллега, вы не считаете необходимым пустить кровь для очищения от черной желчи? Гален писал…

— Вы несомненно правы, — не без труда подбирая слова, ответил Эдвард на том же языке, — но у меня нет сомнений, что такой опытный коллега уже об этом позаботился. Не так ли?

Элеонор сердито взглянула на своего лекаря, и тот ретировался.

— Стареет, — проговорила она, и вдруг добавила, — а откуда ты знаешь латынь?

— Учился у священника. У меня в детстве был хороший голос, он хотел сделать меня певчим, — нашелся Эдвард, и тут же выругал себя за неуклюжую ложь. Едва ли певчие говорили на латыни. Ещё несколько таких глупых ответов, и она почует вранье. Он почтительно склонил голову, но новых вопросов не последовало.

— Останешься у меня. Будешь моим лекарем, — властно сказала Элеонор.

— Да, госпожа. Но мой хозяин…

— Хорошо что ты помнишь о хозяине. Как, говоришь, его зовут? — она хлопнула в ладоши и откуда-то появился лысый мужчина. Элеонор что-то сказала ему по-французски, повторив имя Джекоба, и лысый отбыл. — Твоего хозяина отблагодарят, — сказала она.

Эдвард с грустью подумал, что только что его купили. Как вещь. Но Иерусалим того стоил.

* * *

По венгерской степи, среди десятка других повозок и нескольких сот всадников, катился длинный фургон. Эдвард ехал чуть позади на гнедом коне. Рядом — Морис, один из телохранителей Элеонор. Тот самый, что чуть не заколол Эдварда при первой встрече. Они были одного возраста и быстро подружились. Эдвард уже бегло изъяснялся на французском, научившись коверкать латинские слова в правильном направлении. Делать в походе было нечего. С мозолями и поносами к врачу не обращались.

К ним подбежал Готлиб — паж Элеонор. Она подобрала его где-то в Германии, он стоял у дороги, жонглируя мячами, явно в надежде привлечь чье-нибудь внимание. «Ее величество хотеть говорит тебя», — произнес он на ломаном французском. «Уже бежать», — в тон ему ответил Эдвард и бросил мальчишке поводья.

Он вскарабкался в фургон. Элеонор, бледная и раздражительная, сидела в глубине его, обложенная подушками. Ей было скучно. Дамы, сначала последовавшие за ней с таким энтузиазмом, сейчас все до одной раздражали ее нытьем и дрязгами. С рыцарями, подобострастными и невежественными, говорить было не о чем. Несколько кавалеров из Пуатье были галантны и умны, но когда их одежда запылилась, а лица осунулись, их утонченность стала казаться Элеонор женственной и неуместной.

До поры Элеонор находила утешение в верховой езде. Но вдали от цивилизованных стран это становилось опасно. Венгерский король лишь нехотя согласился пропустить крестоносцев через свои земли, а местные жители не прочь были поживиться. После нескольких стычек караван сжался в кулак и ощетинился фланговыми заставами. Выезжать было неблагоразумно.

— Садись, — она указала рядом с собой.

Он неуверенно присел на корточки.

— Возьми подушку. Трясет, — Элеонор была немногословна.

— Слушаюсь, — Эдвард не знал как себя держать. При первой встрече с Элеонор он понятия не имел, кто она, и был самим собой. А сейчас его сковала робость, он казался себе неуклюжим, грязным, даже глупым.

— Не бойся меня, — Элеонор видела это не впервые. — У меня устали глаза. Почитай мне, — она указала на черный фолиант, лежащий на крышке сундука.

Эдвард открыл книгу. Овидий. Он никогда раньше не читал светской поэзии. Изо всех сил стараясь произносить латинские слова изысканно, как он себе это представлял, он начал. Сначала медленно и монотонно. Потом он поймал ритм, свыкся с кучерявой каллиграфией, и зазвучал уверенней.

Элеонор несколько раз поправила его произношение, а потом махнула рукой. Он читал все увлеченнее, лишь иногда спотыкаясь и краснея на слишком откровенных строках:

Телка быка на лугу сама выкликает мычаньем,

Ржаньем кобыла своим кличет к себе жеребца.

В нас, мужчинах, куда осторожней и сдержанней страсти:

Похоть, кипящая в нас, помнит узду и закон…

Эдвард остановился. Его уши горели. Овидий или не Овидий, но произнести это даже про себя казалось ему немыслимым, а тем более прочитать при королеве. Когда пауза затянулась, Элеонор пристально посмотрела на него, и вдруг рассмеялась.