Матрица Справедливости - [13]

— Напрасно ты стесняешься. Древние знали как жить. В следующий раз будем читать Катулла. И она продекламировала:

Ой! Постигнет тебя презлая участь:

Раскорячут тебя, и без помехи

Хрен воткнется в тебя и ерш вопьется.

Так Эдвард стал постоянным гостем в фургоне Элеонор. Она везла с собой целый сундук книг — Плутарха, Вергилия, Сенеку… Он читал вслух, а в свободное время — про себя. Элеонор требовала высказывать свое мнение. Сначала ему было неловко — он бы охотнее выслушал ее и согласился. Но постепенно иудейская привычка спорить взяла свое. Занятия с дядей научили его делать это, не теряя почтительного тона. Первым за долгое время он осмелился перечить Элеонор, и ей это нравилось. Она начала обсуждать с ним политику, спрашивать о медицине, злословить о придворных. Несколько раз в пылу спора он неосторожно упоминал свое прошлое, но обычно ему удавалось выкрутиться. Если Элеонор и поняла, что он такой же ученик цирюльника, как она прачка, то молчала.

* * *

За тонкой стеной глухо журчали слова. Потом тяжелое дыхание, смешок, вздохи, шёпоты, чмоканье. Скрип, постаныванья, возня, что-то падает на пол (подушка?), случайный удар по стене, тишина. Снова стоны, шепот, шуршание, опять тишина. Слабый хриплый голос, возня, ритмичный скрип, вскрики. Один тихий, но в открытую, другой — подобающее мужчине мычание. И снова шепот, теперь уже громкий.

Мик прожил с Люси и ее мужем Роджером около года. Днем он подолгу сидел на террасе, наблюдая за соседским котом, всегда безуспешно охотившимся за птицами. По вечерам обыгрывал Роджера в шахматы. Эта часть мозга, как видно, совсем не пострадала. Он бы охотно поменял шахматы на возможность говорить. Люси возила его на терапию, а когда не успевала, сама читала с ним дурацкие упражнения из толстой красной папки. «Ма, Ме, Ми…». С Люси у него получалось лучше, чем с логопедом. Осенью, однако, она пополнела и замкнулась в себе.

Мик знал, что рано или поздно ему придется уйти, и не удивился, когда Роджер пришел в его комнату с рулеткой и долго измерял что-то. Вскоре в коридоре появились свертки и ящики. Они стояли в ряд у его двери, как будто в очереди — ждали, когда он освободит комнату. Наконец, Люси позвала его и долго с виноватым видом расхваливала какой-то Центр.

Неделю спустя он стоял у широкого окна, надеясь увидеть уходящую Люси. Ветер носил по пустому парку почерневшие от первых морозов листья. Аллея голых клёнов уходила вдаль, в город. Люси действительно появилась, но пробежала аллею не оглядываясь. Слез в ее глазах Мик видеть не мог. Он разочарованно опустился на кровать.

Как заверил Люси директор, Реабилитационный Центр имени Ханса Бергера не был сумасшедшим домом. Поэтому больных здесь называли выздоравливающими. Попадались разные — и молчуны вроде Мика, и болтуны, и заики. На второй день один из молчаливых почуствовал в Мике родственную душу, взял его за руку и весь день ходил за ним, как приклеенный, заглядывая в глаза и жестикулируя.

Через несколько дней — он сбился со счета — Люси принесла суп и апельсины и ушла, с полчаса помолчав. Когда она снова растворилась в воздухе в конце аллеи, Мик надел городскую одежду и спокойно вышел за дверь. Его никто не окликнул — как и говорил директор, Центр Ханса Бергера не был сумасшедшим домом.

— Приехали, — устало объявил водитель. Нетвердой походкой Мик вышел на тротуар. Он понял, что площадь ему незнакома, только когда двери закрылись. Это был не тот город, а возможно, и не тот штат. Надеясь, что на другой стороне автобус остановится снова, Мик побежал.

— Эй, приятель, куда торопишься? — раздалось позади. Он услышал и понял. Слова были несложные, голос спокойный. Именно таким тоном разговаривали герои вестернов, которые он смотрел всю осень. Если бы все говорили как в кино, Мик был бы вполне приспособлен к жизни. Он остановился. Прыщавый детина не старше семнадцати смотрел на него исподлобья. Еще двое выдвинулись вперед, обходя его с обеих сторон.

— Деньги есть? — спросил прыщавый. Мик яростно покрутил головой. На последние двенадцать долларов он расчитывал добраться назад в город. А может и к Люси. Или лучше просто позвонить ей? Но как объяснить, где он? Размышлять над этим сейчас было бесполезно. Юнцы приближались. «Итак? — требовательно протянул прыщавый. — Как у нас насчет зелени?». Мик снова пожал плечами и вдруг почувствовал боком острое: «Давай выворачивай карманы, быстро». Через мгновение площадь была пуста. Мик лишился денег, документов и телефона Люси.

В отчаяньи он сердито замычал вслед подонкам. Они, к счастью, не услышали. Он плюхнулся на скамью и погрузился в раздумья. Он совершенно не представлял себе, куда ему надо, и даже — где он находится. Он задремал и не видел мокрого снега, размазанных по промокшему воздуху фонарей, ненужных сейчас красных букв и белых витрин супермаркета. Он чуть не проспал автобус. Водитель уже проехал мимо, но увидев в зеркальце отчаянно машущего руками человека в легкой куртке, все же остановился и даже подал назад. «Куда тебе», — спросил он, когда Мик подбежал. Продрогший до костей Мик почувствовал, что от этого ответа может зависеть вся его жизнь и, превозмогая бессилие, промычал что-то — двусложное, как «Нью-Йорк».