Историю как таковую я закончил в предыдущей главе этой книги. Нет, я не описал своего крещения — возможно, потому, что этому мешает мое определенное целомудрие, а возможно, и потому, что описать его я не в состоянии: это было самое ужасное, самое несчастное и самое унизительное событие в моей жизни. (Ко всему прочему, оно было окружено и залито грязью несвоевременной, непристойной шумихи в прессе, — мне хотелось бы избежать ее, однако — из ненависти или от скуки, или из-за того и другого — она была развязана неким католическим пройдохой, уже упомянутым в книге. Ламберт С. по неопытности своей доверчиво поставил его в известность, и у того «появились возражения». Да уж, только диву даешься, как только люди не убивают время между двадцатой и двадцать первой стопкой. Когда его интриги провалились, он загодя наябедничал в прессу. Нет, я не испытываю к нему ни малейшей ненависти, лишь христианскую любовь к ближнему: как только он окончательно и бесповоротно сопьется, я стану молиться и о его бессмертной душе.)
И вот сейчас, когда мы, наконец, подходим к концу этой книги, я спрашиваю себя, насколько читатель, — да и я сам, — знаем теперь больше, нежели в начале.
Верующий ли я человек? Христианин? Хороший ли, плохой ли я католик или же вовсе никакой не католик? Вероятно, книга ответила на эти вопросы, а может, и нет. Я спрашиваю себя, возможно ли вообще на них ответить.
После всех этих вопросов, возникавших у меня в течение прошедших лет, да будет мне дозволено для разнообразия закончить эту книгу упоминанием о вопросе, который я сам задал профессору Хемелсуту, в тот самый достопамятный вечер, когда я так хорошо сдал экзамен, повлекший за собой столь замечательный результат.
Мы еще некоторое время посидели втроем. «Если вы не возражаете, — внезапно нетвердым голосом обратился я к профессору Хемелсуту, — я бы хотел у вас кое-что спросить… Кое-что не дает мне покоя… Но, может быть, вы не знаете ответа».
«Увидим», — бодро ответил профессор Хемелсут.
«Вот посмотрите, — сказал я. — Человек и Бог, полностью и нераздельно, навеки соединились в Иисусе Христе и стали Одно. Так это или не так?»
«Так», — согласился профессор Хемелсут.
«Хорошо, — продолжал я. — Христос в таком случае «истинный Бог». Так или нет?»
«Христос — истинный Бог», — успокоил меня профессор Хемелсут.
«Отлично, — не унимался я. — Однако: никаких отговорок. Если Он истинный Бог… Если, значит, он… если это правда… Кто же в таком случае терзался страхом… в тот вечер, в Гефсиманском саду… Сомневался. Колебался… Трепетал смерти на кресте… Я имею в виду: Кто был Тот, исполненный смертельного страха, Кому тогда… явился ангел, дабы укрепить дух Его? — Я набрал в грудь побольше воздуха. — Кто этот другой… не сам Бог, а Тот, отчаявшийся и сомневающийся в Себе самом?
«Этому и учит нас Церковь», — сказал профессор Хемелсут.
