Мать и сын - [45]

— Выйди из меня!.. — почти навзрыд простонал Отто.

— Ну чуть-чуть еще, братец мой раб, — произнес я мягко, но решительно. Я был достаточно предусмотрителен, чтобы не ускорять фигуры парного танца, но для пущей надежности поспешил переместить руки на нижнюю часть его тела и намертво сцепил ладони и запястья у него под животом… нет, я не позволю ему удрать… мои проездные документы были все еще действительны… А он себе что думал? Что его задницу только для его собственного удовольствия сотворили?.. У Господа совершенно иные планы… Я застонал и почувствовал, что вновь вот-вот полностью лишусь воли и сделаюсь орудием своего желания, или что там это было…

Отто попытался облечь в слова новый, ныне отчаянный и даже переходящий в агрессию протест, но у него вырвался лишь сиплый надсадный вопль. Он затрепыхался подо мной, пытаясь высвободиться, но я зажал его, словно в тиски. Я замер, и он, в свою очередь, прекратил извиваться.

— Стисни зубы, Отто, — сказал я. — Красота требует жертв. — Я начал новую серию рывков, и теперь точно знал, что сделал так не ради смягчения причиняемой этим боли, а ради боли как таковой, и еще — чтобы услышать в его голосе головокружительное, чарующее свидетельство этой боли и увидеть корчи его беззащитного тела.

— Ты что!.. Ты что!.. — вопил Отто, мотая головой из стороны в сторону, — он бился так, что чуть не вышиб меня из седла.

И опять я притих.

— Боже мой, Отто, каких-нибудь четверть часа, — отвечал я сквозь стиснутые зубы. Я сомневался, хватит ли у меня самообладания на очередную паузу, — то есть кашу нужно было расхлебать как можно убедительней…

— Я знаю, чего мне хочется, Отто, — торжественно возвестил я. — А вот знаешь ли ты, чего ты хочешь? Ты видел сумку, с которой я пришел?

— Я… я с ума сойду!.. — охнул Отто.

— Я с радостью с тебя соскочу, парень, — нежно проворковал я. — Но в этой сумке я принес с собой хлыст для мальчиков. Такой испанский. Шестьдесят два сантиметра длиной, шесть миллиметров толщиной. — Ничего подобного у меня с собой не было, но побасенки эти приделали моему желанию пару крылышек. — Розга для наказаний, Отто, розга для гадких мальчишек… Ты чего хочешь? Мою любовную дубинку, или дубинку, которой бьют, — чтобы кровушка по твоим ляжечкам потекла?.. Выбирай же поскорей, что душе твоей милей… — Я дал Отто прочувствовать короткий, но мощный рывок.

— Ты… ты негодяй!.. — простонал Отто, бессильно вздергивая голову.

— Ты никогда не знал, кто я, Отто, — сказал я как можно медленней и четче, хотя мне казалось, что я говорю слишком быстро.

— Чего ты от меня хочешь…! Что ты делаешь…! Ты не человек, а…! — в полный голос взвыл Отто. Его борьба вновь чуть не завершилась успехом, но я был сильнее.

— Я есмь и буду Тем, Кто я есмь и буду,[58] — сказал я, в то время как мне все-таки удалось почти нечеловеческим усилием заставить собственное тело замереть. Сумеет ли Отто опознать цитату?.. Вряд ли…

— Я тебе сейчас расскажу, кто я такой, — продолжал я. — Ты этого никогда не знал, Отто, кто я такой. Вот теперь узнаешь. Первый раунд, это было еще все-таки ради тебя, Отто, милый зверь мой… Но второй раунд — для кое-кого другого… теперь я беру тебя и катаюсь в тебе, просто потому, что наслаждаюсь твоей болью, Отто. Теперь я беру тебя, чтобы мучить, терзать, видеть и слышать твою боль, чтобы заставить тебя петь и плясать, для меня, мой маленький музыкант… Ровно столько, сколько мне будет угодно…

— Ты… ты… ты чудовище… ты меня убьешь! Нет! Нет! Я не могу!..

— Слушай внимательно, Отто, — воззвал я к нему. — Если пациент доктору не помогает, доктор ничего сделать не может. Можешь орать, пока соседи не набегут. Но я‑то не боюсь, Отто… я — нет… Я им просто скажу, что ты педрила… Что они живут на одной лестничной площадке с кем-то, кто называет себя мужчиной, а сам, как девка, под любым мужиком ножки раздвигает… — Я снова сделал пару рывков.

— Я… я так умру!.. перестань!.. — прохрипел Отто, кусая подушку.

— Все там будем, — утешил его я, вновь чудесным образом овладев собой и умудрившись не шевельнуться. — Ох, заткнуть бы тебе глотку, раз и навсегда… Богом клянусь, Отто — я это могу, я это сделаю, лопни мои глаза… Мне терять нечего, и бояться мне нечего… Но я бы лучше послушал, как твое горлышко поет и говорит… отвечай мне то, что я хочу услышать… Будешь давать ребятам в порту?.. Будешь слушать, что я тебе говорю?..

— Я не знаю…! Всё, что!.. Нет!.. Да!.. Что хочешь… А-а… А-ааа…

— Деньги, которые ты будешь получать от моряков, — они не для тебя, Отто, — сказал я заклинающим, почти торжественным тоном. — Сейчас я тебе расскажу. Знаешь, для кого эти деньги?.. Нет, не для меня… Ты, может, решил, что… Ты подумал, что я сводник, что ли?.. Подумал, да?..

— Я… ооо… — выкрикнул Отто. — Я ничего такого… А-а-а!.. У меня кровь!.. Точно, кровь!..

Я вонзил шпоры и пустился рысцой. Отто уже не мог вымолвить ни слова, но заголосил так, что я встревожился и, рискуя упустить нижнюю часть его тела, обеими руками вцепился ему в шею и горло и прижал его голову к подушке. Его вопли таким образом приглушились, но звук был по-прежнему тревожный. Я, однако, знал, что был на верном пути к свершению чуда, и оно свершится со мной до того, как соседи, пожарные или полиция смогут этому помешать.