Мать и сын - [41]

Я уставился на тот берег, но ни единое окно — то ли из-за портьер или занавесок, то ли из-за дневного света, то ли из-за явного наличия солидного слоя грязи на внутренней стороне стекла — не выдало своей тайны. А разве не было там, за окнами, ни единого мальчика, ни единого юноши — разумеется, «мечтательного», «чувствительного», «нежного», «милого» и «красивого», всегда прилежно помогавшего мамочке мыть посуду — который предавался сейчас самоублажению — с моей книгой в руке, над моим текстом и под музыку сфер Любови Сокровенной?

— Пойдем, зайчик, — проговорил я, поглаживая Отто по волосам, — оботри слезки. Хочу в конце концов увидеть все твое голенькое хорошенькое мальчишеское тельце. — Я поцеловал его настоящим поцелуем, в губы, и начал расстегивать его лиловую блузку. Отто не препятствовал мне, но шагнул в сторону, чтобы задернуть тонкие ситцевые занавески с цветным узором, повторяющимся, словно на обоях, мотивом из ужасных стилизованных голубых лошадок с чересчур тонкими ногами. Ладно, лошади тут были к месту, поскольку я точно намеревался вскочить в седло…

Отто уселся на край кровати и стянул сапожки и носки. Чтобы не дать ему в последний момент передумать, я продолжал гладить его по шее и по волосам за ушами, и опять по голове. Когда он снова встал и снял блузку и маечку, я расстегнул на нем брюки и помог ему перешагнуть их, не забыв при этом провести ладонью по его ногам.

— Какие красивые штанишки, — сказал я, аккуратно и бережно укладывая их на спинку стоявшего рядом с кроватью стула, — так, чтобы зад и две округлости на нем можно было хорошо разглядеть с постели. — Неудивительно, что тебя ревнуют, завидев эти штанишки, да еще и такой славный задик. А чей это у нас такой задик? — добавил я, задышав чуть чаще и через белые трусики тыльной стороной ладони поглаживая его холмики.

— Твой, Герард, — тускло и без большого убеждения в голосе отвечал Отто. Теперь он разделся совсем, бросил трусы на пол и лежал ничком в постели. — Герард, не делай мне больше больно, — просто сказал он.

— Ты по-своему прав, — пробормотал я. Вслед за ним я торопливо сбросил одежду. Ах да, этот тюбик в сумке, в большой гостиной… Теперь мной овладел нелепый страх, что Отто, стоит мне покинуть комнату, очнется от своего забытья, снова проворно оденется и откажет мне в какой бы то ни было близости. Тогда для начала попробуем без… У древних греков тоже никакого ночного крема не было, а уж в тюбиках — и подавно, а истинная любовь не признает продукции, вредной для окружающей среды…

Я прилег рядом с Отто, перевернул его на бок, спиной ко мне, провел рукой снизу вверх по внешней стороне его ног и, все так же вверх и ничего не сжимая, по мошонке и мужескому органу, который начал потихоньку вздыматься. — Я сделал тебе больно? — покаянно прошептал я, мягко поглаживая щекой его шею и левое ухо. Я в мгновение ока разглядел, что места, за которые я его щипал, уже налились более темным цветом, и вскоре превратятся в роскошные синяки. Отто вздохнул и кивнул.

— Но если я что-то спрашиваю, я спрашиваю не просто так, милый мой, — начал оправдываться я. — Почему бы тебе не рассказать, откуда у тебя эти брюки? — Я посмотрел на зад этих брюк, туда, где в мягком свете, просеянном сквозь занавески, четко вырисовывался рельеф оттовых холмиков.

— Да купил просто, — отвечал Отто.

— Истинная правда? — не отступал я, кончиками пальцев потирая шляпку его желудя. — Ты не лжешь своему господину? — С некоторой тревогой я заметил, что моя штуковина все еще не достигла сколько-нибудь значительного размера.

Отто снова вздохнул.

— Ну что, ну в магазине купил, — проныл он.

— То есть не было никакого итальянца из Неаполя? Ты хочешь сказать, что все эти недели ни одного мальчика в твоей пещерке не побывало? А что же это тогда за смуглый парнишка, которого я пару раз видел с тобой? — Это был выстрел наудачу, но подобного сорта допрос был в тот момент единственным средством вновь распалить желание, приглушенное слезами и печалью Отто.

— Ну? — в ожидании ответа я поглаживал расщелину между его ягодицами.

— Никакой он не итальянский мальчик, Герард, — отвечал Отто нетвердым, к моему удивлению, немного дрожащим голосом. — Он испанец.

Моментально, словно Отто только что произнес волшебное заклинание, моя штуковина достигла совершенной упругости. К восхищению образом темноволосого юноши, который с любострастием зверя проложил путь к гроту любви Отто, и чье бронзовое тело виделось мне на теле Отто, — все на той же неопрятной постели, вниз–вверх, вниз–вверх, — добавилось еще чувство ошеломительного триумфа: так или иначе, а я был ясновидящим… Да, меж небом и землей было что-то еще…

Кончиками пальцев я ощупал лисью норку Отто.

— Как зовут этого твоего испанского принца? — поинтересовался я. — Может, мы с ним когда и повстречаемся.

— Тонио, — покорно выдохнул Отто. Никаких фамилий, у пидоров только имена. Имя показалось мне нестерпимо банальным и явно не подходило принцу с бронзовым атлетическим телом: человек по имени Тонио — всегда вор, похититель скота, конокрад, шулер, сутенер…

— И этого Тонио ты допустил до своей мальчишеской трубочки? — выражение было мне отвратительно, но это было собственное словечко Отто: если хочешь вытянуть из кого-нибудь правду, жонглируй его собственными словечками…