Мастера римской прозы. От Катона до Апулея. Истолкования - [33]

Своеобразие рассматриваемого нами текста должно быть исследовано с трех точек зрения — центростремительный стиль, драматичность, конструирующая воля, психология и имманентное истолкование.

г. Центростремительный стиль

Если пропустить перед собой 113 главу «Югурты», возникает впечатление, что тип рассказа у Саллюстия имеет мало общего с катоновским. Уже поэтому было правильно сначала обратить взор к целому. Задерживаясь у отдельных слов, можно не один раз установить зависимость от чужого; но если взять ход рассказа как целое, на свет выступает индивидуальное своеобразие автора. Этот повествовательный стиль со своей теснотой, с множеством побочных обстоятельств, выражаемых причастиями, имеет мало общего с Катоном. Синтаксические средства у Саллюстия более утон- ченны. В процессе сужения перспективы мы, впочем, могли наблюдать форму движения мысли, похожую на катоновскую.

Эта же центростремительная тенденция сказывается и в малом: важными средствами концентрического движения являются у Саллюстия причастные конструкции, которых Цицерон в «риторических» местах скорее избегает348. Напротив, в нашем тексте именно в начале стоят три независимых аблатива, причем два из них вплотную оттеснены один к другому. Это создает неклассическую концентрацию. Сообщение о событии есть, но в форме ablativus absolutus для читателя оно — едва упомянутое — уже прошло; краткость создает энергию.

Еще более характерно participium coniunctum: Iugur- tha Sullae vinctus traditur. Наложение цепей включено в рамки основного действия, а не отделено от него собственным сказуемым349. Здесь дальнейший шаг поможет сделать сравнение с приведенным в нашей главе о Гракхе рассказом Цицерона350.

Как Цицерон сделал более насыщенным свой рассказ о порке? Он разделил событие в его совокупности на отдельные фазы: взятие под стражу, связывание, приготовление прутьев и т. д. Это вело через последовательное crescendo к «экспансивной» актуализации, которая обращается к чувствам. В противоположность такому аналитическому, «центробежному» способу изображения у Саллюстия можно обнаружить связывание, концентрацию. Цели оратора, который через настроение желает воздействовать на волю слушателя, правда, не одни и те же, что и цели историка, который — как бы он ни вчувствовался — прежде всего тот, кто созерцает и познает.

Сенека Старший351 сказал однажды о Саллюстии, что из его текста ничего нельзя убрать, без того чтобы от этого пострадал смысл. Фридрих Ницше также признал: «Мое чувство стиля, эпиграммы как стиля, возрастает прямо-таки моментально при встрече с Саллюстием. Тесный, строгий, имеющий столько смысла на дне, сколько это возможно: холодная злоба против прекрасных слов, а также прекрасных чувств»352. Эти слова с их утрированным остроумием лучше характеризуют Ницше, нежели Саллюстия. Но здесь верно схвачена центростремительная тенденция саллюстиева стиля, которая, конечно же, не ведет к антипатии к прекрасным словам и чувствам, а создает рациональный противовес специально риторической и экспансивной активизации чувств и воли.

То же самое направление прослеживается в отказе Саллюстия-историка от цицероновской ритмики353, в том, что он избегает целого ряда политических клише и модных слов354, известных нам по Цицерону, а в рамках историографической традиции усваивает не цицероновский стилистический идеал, сориентированный на Геродота и Исократа, но как более близких себе авторов воспринимает Фукидида и Катона. Даже в расстановке слов355 он вообще консервативнее Цицерона — таково было бремя историка в Риме356.

Драматичность

Способность к драматическому изображению у Саллюстия — прежде всего в «Югурте»357— более развита, чем у Катона. Это отражается в стиле: в отличие от Катона бросается в глаза масса союзов и наречий, которые означают временные и иные связи: sed, scilicet, tarnen, postremo, deinde. Вообще фразы не просто стоят друг за другом, — они образуют искусные соединяя в рамках целого, будь то благодаря названным служебным словам или относительным местоимениям и наречиям (quae; eodem). Эта техника применяется почти вплоть до самого конца. Тогда впервые появляется асиндетон. Бережное его употребление дает возможность сделать из него инструмент ускорения.

Умелое использование различных времен также вносит свой вклад в создание тонких оттенков: весь рассказ — по образцу римского эпоса — стоит в настоящем, в отличие от нашего места из Катона358 (во всяком случае в заведомо подлинном катоновском тексте!). Внезапный переход на перфект — и оживленность сообщения о взятии в плен разрешается в покое.

Таким образом сочетание предложений подогнано по мерке содержания и приспособлено к степени скорости — «темпу» — рассказа. Значительно большую роль, чем у Катона, играют придаточные предложения и причастные конструкции. И то и другое — средства, позволяющие связывать элементы в более крупных комплексах и точно обозначать отношения отдельных событий друг к другу. Языковой материал Саллюстия более гибок.

Наше подробное рассмотрение позволило увидеть драматическое искусство Саллюстия. Эффект «краткости» и быстроты является результатом не столько употребления определенных приемов как таковых (вроде асиндетона), сколько обдуманности и тонкой градации в их применении в сочетании с «ретардирующими» партиями359 в широких рамках.