Мастера римской прозы. От Катона до Апулея. Истолкования - [31]

Катоновское и саллюстиевское

Во многих случаях мы могли объяснить лексические и синтаксические особенности, исходя из языка като- новской историографии. Язык Саллюстия носит отпечаток творчества и личности Катона, — не последний по важности отпечаток. От катоновой brevitas и афористичной точности328 идет прямая линия к Саллюстию, как, с другой стороны, от катоновой ubertas — к Цицерону. Саллюстий любит катоновы обороты и формы мысли; от Катона у него — «ампутации» (ср. Sen. epist. 114,17) — иногда скорее стилистическая brevitas, нежели подлинная цезарева краткость, а подчас превосходящая даже и фукидидову скупость329. При этом — новый тон, который стоит отметить в заключение. Если мы обратимся к содержанию нашего текста, мы еще раз столкнемся с Катоном. Мы уже намекали, что в превосходных степенях Саллюстий преображает римское прошлое. Для него ambitio, наряду с avaritia, — разрушительная сила, которую он сравнивает с заразной болезнью; правда, ambitio все еще стоит ближе к virtus, доблести, поскольку она поощряет людей к высоким достижениям (ср. 11, l)330. Жест

Саллюстия в рассматриваемом тексте — «цензорский», он указывает на прообраз римского цензора, на старшего Катона. Не случайно мысль, из которой здесь исходит Саллюстий, уже встречалась нам в ка- тоновой речи о родосцах: гибель Карфагена повлекла за собой упадок римской 1>/г£«5 тем, что отныне Рим остался без равноценного противника331. Но Катон не ограничивается морализированием, и точно так же Саллюстий не замыкается в назидательных речах. Он задается вопросом о причинах величия и упадка Рима, и именно в этой связи и следует рассматривать его этические понятия, — подчинив их более высокой точке зрения, вопросу об исторической истине332. Катон стилист, Катон цензор, Катон историк-исследователь стоит перед глазами Саллюстия; историческая традиция воплощается для него в этой фигуре (нельзя недооценивать роль катоновской традиции с литературно-теоретической точки зрения, утверждая, что Саллюстию она была нужна только для того, чтобы иметь возможность состязаться с Фукидидом)333. Если в начале своих Н^опае он называет Катона «крас- норечивейшим из римлян»334, то это его вполне серьезная позиция. Намеки на Катона и в иных случаях встречаются у него на каждом шагу335. Но решающее обстоятельство — то, что Саллюстий как стилист, как наблюдатель основополагающих римских ценностей и как историк пытался создать что-то аналогичное в свою эпоху. Но при этом он не является и слепым подражателем Катона.

Если мы вернемся от содержания к стилю Саллюстия, то по всем его приемам можно ощутить, как средства старолатинской историографии поставлены на службу выражения современной, на каждом шагу дробящейся и в высшей степени утонченной и нюансированной мысли. Саллюстий — уже не архаичен336, он и далек от мечтательного преклонения перед древностью, архаизмы у него — в эпоху, которая уже знакома с классическим стилем Цицерона, — новаторское средство, позволяющее создать подходящую — ив этом виде никогда не существовавшую — одежду для рафинированной мысли, равно способной как к поражающим воображение оборотам, так и к незаметным оттенкам и смещениям; незабываемый и в высшей степени индивидуальный стиль, в котором отдельное слово благодаря непривычному способу сочетания предстает каждый раз в новом свете и приобретает силу излучения, сопоставимую с поэтическим словом337. Что это значит для структуры повествования, покажет следующий текст.

II. Победа через предательство338

Sed node га, quaeproxumafuit ante diem conloquio decre- tum, Maurus adhibitis amids ac statim inmutata voluntate remotis ceteris dicitur secum ipse multum agitavisse, voltu corporis pariter atque animo varius; quae scilicet ita tacente ipso occulta pectoris patefecisse, tamen postremo Sullam adcersi iubet et ex illius sententia Numi- dae insidias tendit, deinde ubi dies advenit et ei nuntiatum est Iugurtham haud procul abesse, cum paucis amicis et quaestore nostro quasi obvius honoris causa procedit in tu- mulum facillumum visu insidiantibus, eodem Numida cum plerisque necessariis suis inermis, uti dictum erat, adcedit, ас statim signo dato undique simul ex insidiis invaditur. ce- teri obtruncati, lugurtha Sullae vinctus traditur et ab eo ad Marium deductus est.

Но в ночь непосредственно перед днем, который был назначен для переговоров, мавр призвал своих доверенных лиц, но тотчас изменил свое решение и удалил остальных; затем он, должно быть, долго совещался сам с собой, причем выражение его лица, его цвет и жестикуляция менялись в зависимости от его настроения в каждый миг; это, конечно, и открывало, несмотря на его молчание, тайные мысли в его груди. Наконец он приказывает призвать Суллу и в соответствии с намерением римлянина устраивает нумидийцу засаду. Как только наступил день и он узнал, что нумидиец не очень далеко, он направляется с немногочисленными друзьями и римским квестором, как будто бы он хотел выехать навстречу Югурте, чтобы его почтить, на холм, который хорошо просматривался людьми, находящимися в засаде. Туда же приходит нумидиец с многочисленными доверенными лицами, которые в соответствии с договоренностями были без оружия339, и тотчас по знаку на него340 нападают со всех сторон из засады. Остальные были изрублены, Югурта скованный был передан Сулле и им доставлен к Марию.