Мастера римской прозы. От Катона до Апулея. Истолкования - [24]

Колоны и их отрезки тщательно отделаны в деталях; в скобках мы отмечаем для каждой дыхательной фазы ритм, возникающий в ее конце: Amitae теае Iuliae (~у->—vj- дикретик), maternum genus ab regibus ortum (-w-v героическая клаузула), paternum cum diis

inmortalibus coniunctum est(— диспондей), пат ab Anco Marcio sunt Mardi239Reges (~u— кретик со спондеем), quo nomine fuit mater (uuu—vj4-й пеон с трохеем), a Venere Iulii (-ии^-и-i-й пеон и кретик), cuius gentis familia est nostra (uuu—и 4-й пеон и трохей), est ergo in genere et sanctitas regum (~u—и кретик и трохей), qui plurimum inter homines pollent(4-й пеон и спондей), et caerimonia deorum (uuu—иi-й пеон и трохей), quorum ipsi in potestate sunt reges (~uкретик и спондей).

Самое частое завершение колона — тип иииии-о (кретик и трохей), причем кретик может замещаться пеонами, ему эквивалентными (т. е. i-м и 4-м). Господствуют, таким образом, хорошо знакомые и по Цицерону типы клаузул clausulas esse или же esse videatur. На втором месте стоит дикретик (или же пеон с кретиком); и эта форма представлена у Цицерона (clausulas fecimus). В рамках этой вполне единообразной ритмики героическая клаузула (regibus ortum) находится на особом положении, она акустически подчеркивает знатность происхождения эпическим ритмом.

Laudatio, надгробная речь, в ритмическом отношении ближе к речам Цицерона, нежели к собственным цезаревым Commentariiъю. Жанровые различия в античную эпоху играют важную роль. В речах Цезарь не отказывается от украшений; тональность становится более возвышенной, торжественной, музыкальной; на поверхности — обращение обычного порядка слов ради ритмики клаузул, напр., в этом месте — familia est nostra. Словарь также изысканнее (ortum-, sanctitas-, caerimonia). В речах мы сталкиваемся — в определенном отношении — с иным, неизвестным Цезарем241. Плутарх242 называет его вторым из крупнейших ораторов Рима. Когда в Anticatones Цезарь просит243, чтобы к словам солдата не прикладывали ту же мерку, что и к ловкому оратору, — у того довольно досуга, — это чисто цезаревское «understatement».

По мнению Цицерона244, речи Цезаря, с одной стороны, удовлетворяют требованию elegantia, т. е. точности выражения в каждом случае. Тем самым Цезарь отвечает аттицистскому идеалу (что еще не позволяет нам ставить на него штемпель аттициста). Цезарь никогда не потворствовал дурной привычке искать синоним только ради того, чтобы избежать повтора; это можно наблюдать и в нашем тексте245.

Но продолжение цицероновских слов выводит за строгие рамки аттицизма и показывает, что Цезаря как оратора интересовала не голая правильность: «И если Цезарь прибавляет к точному подбору слов еще и ораторские украшения, мне кажется, что он выставляет хорошо написанные картины в столь же хорошем освещении»246. Так, похвала Цицерона подтверждает, что в речах Цезарь высказывался не так, как в Commentarii.

Наблюдение за ритмическими украшениями247 позволяет также с большей определенностью ответить на вопрос, можно ли назвать Цезаря «аттицистом» в полном смысле этого слова. Здесь мы имеем в виду не грамматический аттицизм (само собой разумеющееся требование языковой правильности, t)iKt]viar^6<; — Latinitas), но риторический аттицизм, направление, которое с предельной четкостью проявило себя впервые в Риме последних веков до Р. X. и избрало своими руководителями в области стилистики Лисия и Фукидида. Цезарь враждовал с одним из ведущих представителей этого направления, Кальвом, — впрочем, это, разумеется, не аргумент против «аттического» у Цезаря. В то время как для Э. Нордена принадлежность Цезаря каттицизму сама собою разумеется248, новейшие исследователи, такие, как Дж. Ф. Д’Эльтон249 и А. Д. Леман250, ведут себя осторожнее — как я думаю, небезосновательно. В рассматриваемой речи, а также и в остальных251 — уже сама ритмика, близкая к Цицерону, показывает, что Цезаря нельзя считать аттици- стом в строгом смысле слова.

Мы сможем продвинуться вперед еще на шаг, если пронаблюдаем над распределением ритмов. Как мы видели, Цезарь здесь употребляет одну преобладающую схему, лишь слегка видоизменяя ее. Этот образ ритмики клаузул хорошо подходит к симметрии в структуре фразы, которую мы наблюдали ранее. Кое-что здесь напоминает пугающую уравновешенность ранних речей Цицерона — прежде всего pro Quinctio. Оба великих писателя позднее отделались от своей начальной гиперкорректности. Таким образом, нельзя одни и те же черты интерпретировать у Цезаря как «аттицистские», у Цицерона как «азианийские», тем более что оба были учениками родосца Молона252.

Несмотря на это, нельзя не узнать и в этом раннем произведении цезаревские черты. Даже с точки зрения содержания эта речь — документ духовной истории: уже здесь, в эпоху молодости, Цезарь заявляет о божественном происхождении253. Цезарь не только закончил свою жизнь богом, но и начал — сыном богов. Наша попытка взглянуть на него с «человеческой» стороны невольно привела нас на героические высоты254. Теперь назад! Цезарево проявляет себя и в языке: претенциозные слова означают власть (pollent2ss наряду с potestas) и достоинство (sanctitas, caerimonia); стержневые слова не варьируются: reges (четырежды), âi (дважды), genus (дважды). К чередованию Цезарь стремится только там, где того требует суть дела (ср. quo nomine, каковое имя, с cuius gentis, к каковому клану; и на самом деле имя здесь очень важно — Marcii Reges!). «Геометрическая» притягательность формы сочетается с ярко выраженным вкусом к величию. То, что мы смогли почувствовать по языку и стилю, можно подтвердить непосредственным впечатлением, которое Цезарь производил на своих современников: как сообщают свидетели, его манера держать себя была полна достоинства, что сочеталось с увлекательной свежестью речи, в которой не замечалось рутины: splendidam quandam minimeque veteratoriam rationem dicendi tenet, voce motu forma etiam magnificam et generosam quodam modo2S6, способ его речи — блестящий и безо всякой за- матерелости, но с каким-то великолепием и благородством в голосе, в движении, даже в форме. Дейхгребер правильно отметил дисциплинированность стиля Цезаря в нашем тексте, хотя, по моему мнению, нельзя не отметить и некоторую остаточную жесткость формы.