Мастера римской прозы. От Катона до Апулея. Истолкования - [17]
Н.Гепке136 первым отверг клише о патетическом и демагогическом ораторе и подчеркнул его деловой стиль аргументации137; это был отправной пункт, заслуживающий того, чтобы им воспользоваться.
На чем основывается «эмоциональный» образ Гракха? Согласно суждению Тацита, большей частью воспринятому новейшими исследователями, стиль Гракха богаче, чем катонов138. Плутарх употребляет аналогичные эпитеты и во всех деталях устанавливает противоположность с более простой и спокойной манерой его брата Тиберия139; это сопоставление именно благодаря своей последовательности вызывает подозрение в том, что мы имеем дело с интеллектуальной конструкцией — как нередко бывает и с иными «сравнительными» частями у Плутарха140. Он, владевший латынью довольно плохо141, обладал познаниями о речах Гракха только из вторых рук142; весь абзац, кроме того, настолько сильно производит впечатление дедукции, исходящей из противоположности темпераментов двух братьев, что отдельные реплики о стиле можно принимать как исторические свидетельства лишь с крайней осторожностью.
Это справедливо и для Тацита, который не изучал речи Гракха, но вместо того реферировал с упрощением один пассаж из Цицерона. Это высказывание в «Диалоге...» — часть схематического обзора технического прогресса в римском ораторском искусстве и по сути своей не может претендовать на то, чтобы сообщить некое индивидуализированное суждение о Гае Гракхе.
Таким образом, несмотря на Плутарха и Тацита, остается неясным, в какой степени и каким образом страстный темперамент Гракха — а его существование не подвержено сомнению — отражался в стиле его речей. Этот вопрос влечет за собой и историческую проблему: Плутарх и новейшие исследователи143 сочинили образ Гракха, в котором — имея, конечно, на то основания — сосредоточили внимание на его эмоциональности, но не остались ли при этом в тени другие аспекты его многогранной личности?
Распространенной концепции стилистической иЬег£а5, обилия Г. Гракха противостоит суждение
Ж. Марузо, который приводит его как хрестоматийный пример скудости (egestas) старого латинского языка144. Правда, Гракх для него — не Гракх, а этап на пути исторического развития.
В конечном итоге, как у Плутарха, так и у Марузо отдельная деталь дедуктивно выводится из общей концепции. Таким образом, они — каждый в соответствии со своими предпосылками — приходят к противоположным результатам. Текст этим способом превращается в «prétexte».
Как показал Леман145, можно достичь менее схематичных результатов, изучая разные виды речей и стилистические уровни у Г. Гракха.
В дальнейшем нам предстоит попытаться, исходя из текста — среди прочего в сравнении с Цицероном — создать индивидуальный образ оратора Гракха. В виде исключения особенности нашего текста требуют с методологической точки зрения некоторых обходных путей. Если его до сих пор считали более банальным, чем он был в самом деле, это не в последнюю очередь последствие одностороннего подхода, изолирующего отдельный текст. Потому потребуется некоторый запас терпения, чтобы начертить интеллектуальный ландшафт, к которому он относится, осветить его с разных сторон, привлекая другие тексты, и заставить зазвучать его слова. Дальнейшие разделы последовательно рассматривают отношение автора к языку, способ повествования, рациональность и эмоциональность146.
Отношение автора к языку:
LATINITAS — MUNDITIES
а) к отбору слов
В нашем тексте повторяются определенные слова, причем так, что трудно усмотреть за этим повтором риторический умысел: in balneis, balneis, balneas, in balneis-, lavari, lavabantur. Аналогичную картину дает другой рассказ Гракха, который мы приведем здесь для сравнения147:
Quanta libido quantaque intemperantia sit hominum adule- scentium, unum exemplum vobis ostendam. his annispaucis ex Asia missus est, qui per id tempus magistratum non ceperat, homo adulescens pro legatoш. is in lecticaferebatur. ei obviam bubulcus de plebe Venusina advenit et per iocum, cum ignora- ret qui, ferretur, rogavit, num mortuum ferrent, ubi id audivit, lecticam iussit deponi, struppis, quibus lectica deligata erat, usque adeo verberari iussit, dum animam ejflavit.
Как далеко заходит озорство и необузданность молодежи, я хочу показать вам на одном примере. Несколько лет тому назад один молодой человек был отправлен из Азии вместо посланника, — тогда он еще не отправлял никакой должности. Его несли в паланкине. Там ему встретился погонщик волов, простой человек из Вену- зии, и спросил в шутку, поскольку он не знал, кого там везут, — не везут ли мертвеца. Когда молодой человек это услышал, он остановил паланкин и приказал бить погонщика волов ремнями от носилок так долго, пока тот не испустил дух.
В этом тексте мы тоже можем наблюдать нериторические повторы слов: ferebatur; ferretur, ferrent; lectica, lecticam, lectica, iussit, iussit; per id tempus, per iocum. Ж. Марузо подчеркивает: насколько искуснее обращение со словарем у Цицерона149. Однако с оборотами вроде «небрежности языка повседневного общения» нужно быть осторожнее: еще Квинтилиан150 отвергает чрезмерность в стремлении найти синоним и к чередованию ради чередования как аффектацию. Насколько это можно утверждать, Гракх здесь придерживается принципа proprietas verborum, употребления слое е их собственном смысле.
В новой книге известного слависта, профессора Евгения Костина из Вильнюса исследуются малоизученные стороны эстетики А. С. Пушкина, становление его исторических, философских взглядов, особенности религиозного сознания, своеобразие художественного хронотопа, смысл полемики с П. Я. Чаадаевым об историческом пути России, его место в развитии русской культуры и продолжающееся влияние на жизнь современного российского общества.
В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.