Массада больше не падет! - [16]

…В качестве мишеней установили мешки с землей, Михаил и Нахшон отошли на положенные шестьдесят шагов…

— Приготовиться! Огонь!..

Пуля попала в один мешок, ядро из пращи — в соседний. От удара тяжелым куском каменной крепости глины мешок рухнул и сикарии разразились ликующими воплями. Снова выстрел и снова плюхающий удар ядра о мешок. И еще… И еще…

Пока Фидельман менял обойму, Бен-Лейб успел свалить еще два мешка, и Ефим с Эфраимом, не сговариваясь, прекратили состязание. Итак все понятно. Если винтовка — не снайперская, то с близкой дистанции праща эффективнее. И хотя Михаил потом показывал возможность карабина на расстоянии двести и даже двести пятьдесят шагов, сикарии остались при своем мнении: винтовка — оружие шумное и неудобное. А, значит, в бою почти бесполезное…

Впрочем, часовые-то как раз винтовками не пренебрегали. Выстрел поднимет тревогу, так что маузеры на посту были скорее сигнальным оборудованием…

…Эфраим взял винтовку Нахшона, придирчиво осмотрел ее, вытащил из кармана френча кусок немецкого трофейного бумажного бинта и ткнул им в ствол. Критически оглядел результат, буркнул: «Наке!»[32], и поставил оружие на место. Затем взял Нахшона за плечо:

— Ма зэ? — Эфраим ткнул пальцем в сандалии, красовавшиеся на ногах бойца. — Лама ты одел эти наалаим[33], а не сапоги?!

— Раглаим сопрели, — виновато шмыгнул носом Нахшон. — И еще натер… Эти портянки — просто асон, штрап Гатс[34]!

— Сатум[35], — не зло произнес Ефим и потрепал парня по спине. — Сменишься — зайди ко мне. Научу, как следует мотать…

Когда они отошли от поста на приличное расстояние, Эфраим неожиданно остановился:

— Слушай, Ефим — командир сикариев выглядел слегка смущенно. — Может, и меня… — он осекся, но, собравшись с силами, продолжил, — и меня… ну, научишь. Трут, мекулалим[36]…

Левинзон еле удержался, чтобы не рассмеяться. Сколько копий — в переносном смысле, разумеется! — было переломано из-за необходимости переодеть и переобуть древних иудеев! Сикариям объясняли особенности климата России, им показывали невиданных в пустыне комаров и слепней, растолковывали опасность встречи с незаметной в густой болотной траве ядовитой гадюкой — но все было напрасно! Оводы? И у нас они есть. Ядовитая змея? А кобру вы видели? Холода? Ну, что ж: придется поплотнее закутаться в плащ…

Помог случай, хотя счастливым его явно не назовешь. Иосава Бен-Леви ужалила гадюка, которой тот умудрился, не доглядев, наступить на хвост. Змея укусила хахама дважды, так как тот настолько растерялся после первого укуса, что и не подумал убрать ужаленную ногу со змеиного хвоста. В результате получил и во вторую…

Из лекарств в отряде тогда имелись только йод, аспирин и самогон. Хахама как следует напоили самогоном, после чего состоялся небольшой консилиум. Отрядный врач, доктор медицины Семен Маркович Гринберг посовещался с двумя лекарками из Мецады: пожилой Малкой и совсем молоденькая Тирцей. Консилиум шел на латыни, которую все трое знали достаточно, чтобы весьма изощренно обвинять друг друга в безграмотности…

— Послушайте, уважаемая Малка! — кипятился Гринберг, — Я охотно верю, что укушенной змеей овце пальмовые листья могут помочь. Но! Во-первых: где вы здесь видели пальму, а во-вторых, разве уважаемый хахам — овца?

Малка, чью врачебную специальность можно было бы смело назвать «ветеринар», огрызалась:

— Знаете, уважаемый Семен, я тоже как-то не видела у нашего хахама ни грудей, ни лона, а вовсе даже наоборот!..

Гринберг был одним из самых уважаемых в Барановичах специалистом по женским заболеваниям. На свое счастье, он, вместе с семьей, был за городом, когда в Барановичи ворвались фашисты. Ему удалось прибиться к отряду красноармейцев, пытавшихся прорваться из окружения, которые затем передали его отряду Бен-Леви и Левинзона…

— Послушайте, темная вы женщина! — негодовал Семен Маркович. — Когда учат медицине, то студенты обязательно проходят общий курс, так что даже дантист представляет себе, что нужно делать при переломе или огнестрельном ранении!

— Когда лечишь овец, — парировала Малка, — иногда приходится лечить и пастухов!..

Тирца была слишком молода, чтобы вмешиваться в спор «светил», а потому тихо сидела в стороне. Наконец, решив, что обсуждение непозволительно затягивается, она встала и подошла к Иосаву Левинзону:

— Послушайте, учитель закона, — начала Тирца тихо. — Если они будут спорить и дальше, то хахаму станет совсем плохо. Разрешите, я попробую?..

Иосав заколебался. Позволить столь юной девушке — почти девчонке! — лечить? А если от ее лечения Бен-Леви умрет? Кто тогда будет виноват? Не разрешать девчонке самовольничать? А если Бен-Леви умрет от отсутствия помощи? И кто тогда будет виноват?..

Тирца, словно прилежная ученица молча смотрела на Левинзона своими большими, будто бы удивленными глазами, и ждала его решения. А Иосав все никак не мог его принять…

Выручил его Ефим. Иосав настолько привык быть переводчиком при общении брата и Эфраима, что частенько переводил вслух даже реплики и фразы, обращенные к нему лично. Вот и на это раз он машинально озвучил просьбу юной знахарки-травницы.