Маска свирепого мандарина - [48]

Шрифт
Интервал

Он добился своей цели. Увидев волшебное превращение Кода, Роджерс изумленно открыл рот, а глаза его засияли от детского восторга.

"Магия! — вскрикнул он. — Ух ты, здорово!"

Сгорая от нетерпения, он поспешил сесть. Так получилось, что свободным оказалось только Кресло для Посвящения — на стульях лежали стопки книг. Код поднял палочку и для начала произнес заклинание.

"E равняется MC в квадрате, E равняется MC в квадрате", — монотонно повторил он, как будто проверял, хорошо ли оно звучит.

Восхищенный Роджерс замер в ожидании грядущих чудес.

Код извлек из шкафа метроном. Завел его. Он заранее прикрепил к верхушке маятника маленькую лампочку. Потушив свет, соединил провод, который от нее отходил, с лежащей на столе батарейкой. Теперь темноту нарушал лишь крохотный огонек.

Код достал карманный фонарик, включил его и, держа у подбородка, направил вверх. Зловещее красное сияние залило нижнюю часть его лица. Все это, вместе с блеском вышитых на плаще полумесяцев и едва вырисовывающимся контуром остроконечной шляпы, создавало восхитительно-жуткую атмосферу.

От удовольствия Роджерса пробрала дрожь.

"Ну что там, что там дальше? Давай, старина, начинай скорее!"

По-прежнему держа фонарик у подбородка, Код запустил метроном. Негромко тикая, маятник начал раскачиваться. Горящая лампочка, словно крохотный маяк, плыла взад-вперед, налево-направо, налево-направо…

Код стал нараспев произносить стихи:

"Гевин, Кевин, Робин с Раулем-дружком
схватили свои ранцы и в школу бегом".

Тик, ток.

Тик, ток.

"Гевин-первородок, неуклюжий слишком
Не знал, не ведал, что опасность близко,
И не хотел умерить экстаз.
Теперь Гевин стар, в волосах седина
А кожа трещит как сухая сосна".

Тик, ток.

Тик, ток.


Роджерс не отрывал взгляда от неясно освещенного лица кудесника, но теперь его внимание притянул чудесный огонек, мерцавший на верхушке неспешно раскачивающегося маятника. Код продолжал свой монотонный напев:

"Кевин мог сказать, который час, в пять лет,
Любил смотреть как звезды свой роняют свет,
Но не глядит на небо уж семь десятков лет
По акциям и прибыли всегда он даст ответ".

Тик, ток.

Тик, ток.

Робин — кадет беспечный, юных полон сил,
К красотке потянулся, которую пленил.
Он потянулся, а потом внезапно отскочил,
Испуганный глаз выраженьем.
В клубе офицерском генерал-майор
Крякнул, просмотрев статью о гибели ее".

Тик. Ток.

Тик. Ток.


Взад-вперед, налево-направо, налево-направо — маятник продолжал мерно раскачиваться в такт негромкому напеву. Взад-вперед, налево-направо, налево-направо…

Рауль — печальный, хрупкий, он красоту ценил,
Его друзья любили, но стихами он смешил.
Однажды перед сном он поэму сочинил
И кипарис, склонившись, главу его прикрыл".

Тик. Ток.

Тик. ток.


Роджерс как зачарованный смотрел на огонек. Его глаза остекленели. Метроном продолжал свою работу, но Кудесник больше не произносил стихи. Голос его стал низким, он убеждал и исцелял.

"Как прекрасен сон! — говорил голос. — Он несет с собой такой мир и покой! Ты хочешь заснуть, верно? Да, конечно хочешь. Ведь сон несет с собой такой мир и покой. Мир и покой. E равно MC в квадрате, E равно MC в квадрате, как прекрасна эта формула глубокого, вечного сна! Ты чувствуешь, как в него погружаешься, верно? Чувствуешь, как руки и ноги наливаются приятной тяжестью, все тело расслабляется в едином безмерном желании погрузиться в сон. И ты сейчас заснешь, потому что твой рассудок успокоился, у тебя не осталось ни единой причины для волнения, тебе никогда больше не придется ни о чем волноваться… осталось только одно — спать, в жизни есть только сон, глубокий, целительный, спокойный сон…"

Веки Роджерса трепетали. Руки безвольно покоились на подлокотниках Кресла. Уже минуту он почти не шевелился.


Тик. Ток.

Тик. Ток.


"Теперь ты действительно спишь, — продолжал ласкающий голос Кудесника Кода, — но пока это только легкий сон, а тебе хочется погрузиться глубже, еще глубже в объятия сна, и ты сейчас погрузишься в него глубже. Ты уже чувствуешь, как погружаешься все глубже и глубже, верно? Глубже и глубже, в спокойные зеленые воды сна, в безмолвную глубь вечного материнского моря…"


Тик. Ток.

Ток.

Ток…


"Да, сейчас ты погрузился в самые глубины сна, ты погрузился в мягкую, теплую, ласковую тьму материнской утробы…"

Роджерс свернулся клубком, приняв положение эмбриона в матке.

"А теперь ты ничего не видишь, ничего не слышишь, ничего не чувствуешь — ничего, кроме того, что я велю тебе видеть, слышать и чувствовать…"

Код остановил метроном.

Снял шляпу и фальшивый нос, скинул плащ. Осторожно подошел к скорчившейся в Кресле фигуре. Щелкнул пальцами над ухом оцепеневшего Роджерса, но тот не отреагировал. Код приподнял опущенное веко и убедился, что Объект закатил глаза.

Отлично! Его опасения оказались напрасными. Перенесший лоботомию испытуемый поддается гипнозу точно так же, как субъект с неповрежденным мозгом.

Он отступил.

"Выпрямись! — скомандовал он. — Ты уже не в утробе, но все еще погружен в глубокий сон и не проснешься, пока я не скажу".

Роджерс выполнил приказ. Код расправил его податливые как мягкая пластмасса конечности и пристегнул их к Креслу (для верности он оснастил Его ремнями). Опустил на голову медный шлем, приладил провода и электроды. Освободил один из стульев от книг, подвинул его к столу и открыл ящики.


Рекомендуем почитать
И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Гитл и камень Андромеды

Молодая женщина, искусствовед, специалист по алтайским наскальным росписям, приезжает в начале 1970-х годов из СССР в Израиль, не зная ни языка, ни еврейской культуры. Как ей удастся стать фактической хозяйкой известной антикварной галереи и знатоком яффского Блошиного рынка? Кем окажется художник, чьи картины попали к ней случайно? Как это будет связано с той частью ее семейной и даже собственной биографии, которую героиню заставили забыть еще в раннем детстве? Чем закончатся ее любовные драмы? Как разгадываются детективные загадки романа и как понимать его мистическую часть, основанную на некоторых направлениях иудаизма? На все эти вопросы вы сумеете найти ответы, только дочитав книгу.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


От рассвета до заката

В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.


Жук, что ел жуков

Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.


Упадальщики. Отторжение

Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.