Машина влияния - [40]
38. Два нарциссизма
Тауск говорит о врожденном нарциссизме (angeborenen Narzissmus) и нарциссизме приобретенном (erworbenen Narzissmus). Врожденный нарциссизм – не столько врожденный, сколько предшествующий делению мира на внутренний и внешний. Тауск буквально связывает его с рождением: «самое первое отречение человека, отречение от защищенности в утробе матери, возлагается на либидо, и ответом на несовершенное его выполнение является испуганный крик после рождения»[217]. Крик либидо оглашает явление врожденного нарциссизма. Нарциссизм этот, конечно, едва ли является таковым с точки зрения Фрейда и Лакана, которые скорее в таком случае говорили бы об аутоэротизме. Либидо врожденного нарциссизма
сначала окольным путем проекции занимает собственное тело, затем путем самообнаружения снова возвращается к я, которое тем временем благодаря этим первым психическим побуждениям, которые можно назвать опытом, значительно изменилось и теперь снова заряжается либидо[218].
Врожденный нарциссизм можно понимать и с точки зрения некоего дробного телесного я, центрируемого задним числом психическим я приобретенного нарциссизма. Лакан, кстати, говорит об ортопедическом образе, который исправляет как будто бы предшествующий образ в иллюзии единства и целостности. В другом примечании Тауск, говоря о меланхолии, различает не врожденный и приобретенный нарциссизм, а психический и физической нарциссизм. Напомним, что и Фрейда меланхолия интересует не только как таковая, но и как угасание инстанции я, которое призвано прояснить его возникновение. Механика меланхолии, пишет Тауск, «состоит в распаде психического нарциссизма, в отречении от любви к психическому я». Меланхолия «является парадигмой зависимости органического нарциссизма от психического». Распад психического нарциссизма уже заключает в себе движение в сторону телесного самоуничтожения. Меланхолия, приходит к выводу Тауск в примечании, – это «психоз преследования без проекции, его конструкция обязана своим существованием собственной идентификационной механике»[219]. Проекция тела и проекция гениталий совмещаются, если не сказать – отождествляются:
своеобразная конструкция аппарата совершенно особым образом подтверждает приведенные мною предположения о значении символа машины как проекции собственных гениталий. Правда, аппарат изображает не гениталии больной, а видимо, ее целую персону. С чисто физической точки зрения он представляет собой проекцию спроецированного во внешний мир тела пациентки[220].
Единственное, чего этой проекции недостает, так это головы. Об отсутствии головы Тауск пишет в отдельном примечании, посвященном сновидению Наталии А., в котором она не видит головы оперируемой женщины, то есть себя[221]. Тауск добавляет, что, по Фрейду, «женщина без головы» означает мать. Мать – ацефал. Фантазм о возвращении в утробу тому свидетельство. И головы не видно.
Вновь возвращаясь к тому, что аппарат влияния не поддается детальному описанию, в III главе своего исследования Тауск говорит, что нейроаппарат – единственное средство приближения к аппарату влияния: «Так как для обоснования этой гипотезы мы не располагаем никаким другим материалом, кроме сновидения о машине, попытаемся предположить, что аппарат влияния – это проекция, изображение гениталий больного»[222]. Лакан вслед за Тауском— Фрейдом видит нарциссическую сцену отнюдь не как симметричное воспроизведение себя: «Видеть себя – не значит видеть себя в зеркале, это значит Selbst eine Sexualglied beschauern – он созерцает себя, сказал бы я, в своем половом члене»[223].
Виктор Тауск обращается к еще одному, необходимому для его размышлений симптому шизофрении, о котором речь подспудно то и дело заходит: «потеря границ я». Синтезированная инстанция, собственное я, при шизофрении распадается. Подтверждение Тауск обнаруживает не в воображаемом регистре, как можно было предположить, а в регистре символическом, призванном воображаемый регистр структурировать и тем самым проявить: «больные жалуются на то, что якобы все люди знают их мысли, которые не заключены в их головах, а распространяются по всему миру, так что они одновременно находятся в головах других людей»[224].
Мысли не приписаны никакому психическому аппарату, они без адреса «распространяются по всему миру», одновременно обнаруживаясь в разных аппаратах. Здесь вновь на горизонте появляется Бион с его идеей психического, мыслительного аппарата как аппарата овладевания уже предсуществующими мыслями. Мысли – априори телемысли, телепатические желания в непрерывном метонимическом перемещении. У мыслей нет прописки, поскольку десубъективируемый субъект «потерял сознание того, что он является отдельным психическим существом, я с собственными границами»[225].
Прежде чем приступить к анализу случая Наталии А., Тауск предполагает, что «аппарат влияния – это спроецированное во внешний мир изображение гениталий больного, возникающее аналогично машине в сновидении»[226]. Свидетельство тому – сновидец «просыпается с рукой на гениталиях, если ему снится, что он манипулирует машиной»
Эта книга – введение в дисциплину Великого и Ужасного Волшебника, Наследника и Реформатора Фрейда, Друга Якобсона и Леви-Строса, Последователя Сократа и Спинозы, Западного Мастера Дзен и Самого Темного Мыслителя, Отца Постсовременного Дискурса и Теоретика Эха Мысли, Психоаналитика Жака Лакана.Книга известного психоаналитика и теоретика культуры Виктора Мазина в доступной форме вводит в творческое наследие выдающегося французского мыслителя, основателя «Фрейдовской школы» Жака Лакана (1901-1981).Адресована широкому кругу читателей, интересующихся психоанализом и историей культуры.
Эти действующие лица неоднократно сводились на страницах исследовательских работ, на теле – и киноэкранах. И потому – «еще раз». Еще раз – на страницах-экранах. Зигмунд Фрейд и Шерлок Холмс, несмотря на вымышленный характер одного и реальный характер другого, обречены на мифологическое существование, обречены на жизнь референциальных аттракторов, на бесконечное повторение и уподобление, обречены на сближение. Бессмертие обеспечивается навязчивым характером повторяющегося «еще раз»: так воскресает через десять лет на страницах Шерлок Холмс после смертельной схватки с профессором Мориарти, так воскресает под пером все новых и новых биографов Зигмунд Фрейд.
"В настоящее время большая часть философов-аналитиков привыкла отделять в своих книгах рассуждения о морали от мыслей о науке. Это, конечно, затрудняет понимание того факта, что в самом центре и этики и философии науки лежит общая проблема-проблема оценки. Поведение человека может рассматриваться как приемлемое или неприемлемое, успешное или ошибочное, оно может получить одобрение или подвергнуться осуждению. То же самое относится и к идеям человека, к его теориям и объяснениям. И это не просто игра слов.
Лешек Колаковский (1927-2009) философ, историк философии, занимающийся также философией культуры и религии и историей идеи. Профессор Варшавского университета, уволенный в 1968 г. и принужденный к эмиграции. Преподавал в McGill University в Монреале, в University of California в Беркли, в Йельском университете в Нью-Хевен, в Чикагском университете. С 1970 года живет и работает в Оксфорде. Является членом нескольких европейских и американских академий и лауреатом многочисленных премий (Friedenpreis des Deutschen Buchhandels, Praemium Erasmianum, Jefferson Award, премии Польского ПЕН-клуба, Prix Tocqueville). В книгу вошли его работы литературного характера: цикл эссе на библейские темы "Семнадцать "или"", эссе "О справедливости", "О терпимости" и др.
Эта книга — сжатая история западного мировоззрения от древних греков до постмодернистов. Эволюция западной мысли обладает динамикой, объемностью и красотой, присущими разве только эпической драме: античная Греция, Эллинистический период и императорский Рим, иудаизм и взлет христианства, католическая церковь и Средневековье, Возрождение, Реформация, Научная революция, Просвещение, романтизм и так далее — вплоть до нашего времени. Каждый век должен заново запоминать свою историю. Каждое поколение должно вновь изучать и продумывать те идеи, которые сформировало его миропонимание. Для учащихся старших классов лицеев, гимназий, студентов гуманитарных факультетов, а также для читателей, интересующихся интеллектуальной и духовной историей цивилизации.
Занятно и поучительно прослеживать причудливые пути формирования идей, особенно если последние тебе самому небезразличны. Обнаруживая, что “авантажные” идеи складываются из подхваченных фраз, из предвзятой критики и ответной запальчивости — чуть ли не из сцепления недоразумений, — приближаешься к правильному восприятию вещей. Подобный “генеалогический” опыт полезен еще и тем, что позволяет сообразовать собственную трактовку интересующего предмета с его пониманием, развитым первопроходцами и бытующим в кругу признанных специалистов.
Монография посвящена исследованию становления онтологической парадигмы трансгрессии в истории европейской и русской философии. Основное внимание в книге сосредоточено на учениях Г. В. Ф. Гегеля и Ф. Ницше как на основных источниках формирования нового типа философского мышления.Монография адресована философам, аспирантам, студентам и всем интересующимся проблемами современной онтологии.
М.Н. Эпштейн – известный филолог и философ, профессор теории культуры (университет Эмори, США). Эта книга – итог его многолетней междисциплинарной работы, в том числе как руководителя Центра гуманитарных инноваций (Даремский университет, Великобритания). Задача книги – наметить выход из кризиса гуманитарных наук, преодолеть их изоляцию в современном обществе, интегрировать в духовное и научно-техническое развитие человечества. В книге рассматриваются пути гуманитарного изобретательства, научного воображения, творческих инноваций.
Сопротивление Хайдеггера «модерну» стало едва ли не официальным его завещанием. «Черные тетради» лишь укрепили этот антимодернистский вывод, превратив Хайдеггера в ведущего философского мракобеса XX века. Но, быть может, не стоит верить Хайдеггеру на слово? Что если попытаться деконструировать Хайдеггера как модерниста, вскрыв за декларативным уровнем инвектив и дежурной критики территорию модернистской онтологии с ее собственными проблемами (такими, как надежность и юзабилити), которые и по сей день определяют нашу ситуацию знания? Чего в конечном счете хотел Хайдеггер как последний auteur философии и чего он достиг?В формате a4.pdf сохранен издательский макет.
Принято считать, что лучший способ помочь бедным состоит в том, чтобы позволить богатым богатеть, что всем выгодно, когда богатые платят меньше налогов, и что, в конце концов, их богатство полезно для всех нас. Но эти распространенные представления опровергаются опытом, исследованиями и простой логикой. Такое несоответствие представлений фактам заставляет нас остановиться и задаться вопросом: почему эти представления столь распространены несмотря на все большее количество свидетельств, противоречащих им?Бауман подробно рассматривает неявные допущения и неотрефлексированные убеждения, лежащие в основе подобных представлений, и показывает, что они едва ли смогли бы сохраниться, если бы не играли важную роль в поддержании существующего социального неравенства.
Изложив в общих чертах теорию брехни и лжи, Гарри Франкфурт обращается к тому, что лежит за их пределами, – к истине, понятию не столь очевидному, как может показаться на первый взгляд. Преданность нашей культуры брехне, возможно, гораздо сильнее, чем половинчатая приверженность истине. Некоторые (например, профессиональные мыслители) вообще не считают «истину» и «ложь» значимыми категориями. Даже слушая тех, кто твердит о своей любви к истине, мы волей-неволей задумываемся: а не несут ли они просто полную чушь? И правда, в чем польза от истины? С тем же искрометным остроумием и основанной на здравом смысле мудростью, которыми пронизана его первая нашумевшая книга «К вопросу о брехне», Франкфурт предлагает нам по-другому взглянуть на истину: есть в ней что-то настолько простое, что, вероятно, и заметить трудно, но к чему у нас есть скрытая и в то же время неистребимая тяга.
Эссе известного социолога, профессора Высшей школы экономики посвящено понятию «политкорректность». Автор относится к этому явлению скептически. Ведь именно политкорректность сегодня становится одним из основных инструментов борьбы меньшинств за формирование новой повестки дня против большинства, борьбы, которая, на самом деле, подрывает традиционные институты демократии.