Марсиане - [54]

Как раз в этот момент неумело отбитый мяч подлетел к Павлу. Он успел выставить вперед руки и поднял его почти с земли. Мяч полетел назад в круг.

Так Павел и представлял себе всегда отдых. Гудел в воздухе тугой мяч. Раскрасневшиеся от напряжения лица казались знакомыми. Никого не интересовало, что за люди играют рядом — поднятый в воздух мяч соединял играющих, и важно было одно: не дать ему упасть на землю.

Павел несильно отбил мяч в сторону загорелой девушки, но она лишь неумело подкинула его над головой, и парень в тенниске, что стоял сзади, с трудом сумел отбить его на Павла. Мяч шел слишком высоко, и Павел, развернувшись, перехватил его уже за собой и через голову послал его назад в круг. Он не удержался на ногах и упал. Еще на земле услышал одобрительные голоса и довольно улыбнулся — мяч он отбил красиво. Так, с довольной улыбкой, и поднялся на ноги. Мимо шла молодая накрашенная девчонка. С любопытством посмотрела она на Павла.

— Здравствуйте! — сказала она. — Хорошо устроились?

И только тут Павел узнал свою вчерашнюю спутницу, с которой добирались они в дом отдыха. Но сегодня в коротком клетчатом платьице она казалась совсем девчонкой.

— Устроился… — Павел смущенно посмотрел на свои испачканные землей руки. — Вот… Упал…

— Вы хорошо играете!

Павел хотел было спросить у нее: кто она, что делает здесь, но не успел — снова на него летел мяч, а когда Павел отбил его, женщина уже исчезла.

Так и прошел день.

На обед Евгений Александрович не явился, и Павел унес тарелку с котлетами к себе в комнату. Появился Евгений Александрович часа в четыре. Лицо его раскраснелось, шляпа сдвинулась на затылок, а «Альпинист» совсем сбился с настройки и бормотал что–то невразумительное.

— Пошли! — мрачно сказал Евгений Александрович. — Освежимся.

Евгений Александрович жил в своем номере один. Возле стеклянной двери, выходящей прямо на улицу, стоял стол. На нем в пыли валялись сухие хлебные корки, на подоконнике стояли два немытых стакана. Пол тоже был замусоренным, в углу валялись скомканные газеты, пустые банки из–под консервов, но хозяина беспорядок не смущал.

— Располагайся! — сказал он, пропуская Павла вперед.

Павел работал на заводе, и грязью трудно было удивить его, но все–таки, прежде чем сесть, он провел ладонью по сиденью стула.

Евгений Александрович тем временем достал из–под матраца бутылку плодово–ягодного вина и поставил ее на стол.

— Охладилась, кажется… — пробормотал он. — Ну, так за знакомство, что ли?

В этой полутемной — стекло на двери было покрыто слоем пыли — комнате просидел Павел до вечера.

— Да я тебе, Серега! — говорил Евгений Александрович и хлопал Павла по колену. — Я ж тебе… Да я для кореша… Эх, Серега–а!

Павлу хотелось поправить Евгения Александровича, но тот так задушевно говорил, что неловко было перебивать его.

— Женя! — сказал Павел. — Хорошо, что я тебя встретил, Женя!

— Серега! — Евгений Александрович наполнил стаканы дрожащей, должно быть от волнения, рукой. — Да ты за мной, Серега, как за каменной стеной будешь!

Уже мутилось все в голове, и обещание Евгения Александровича тронуло Павла.

— Женя! — сказал он. — Давай поцелуемся, а?

— Давай, Серега! — Евгений Александрович мокрыми губами припал к щеке Павла.

Уже начало темнеть, когда Павел проснулся. Он лежал в ботинках на кровати Евгения Александровича, сам же хозяин спал, уронив голову на стол. Он громко и как–то очень замысловато храпел. Вначале тихо присвистывая, потом громче, раскатистее, и вдруг, словно бы взорвавшись, испускал оглушительную — так раскрываются заржавевшие металлические ворота — хриплую трель. И тогда снова все смолкало, снова тоненьким свистом прокалывалась тишина комнаты, да еще потрескивал настроенный на бесконечные пространства эфира «Альпинист», что стоял на столе в лесу пустых бутылок.

Пошатываясь, Павел поднялся с кровати, добрался до открытой двери и, обхватив руками голову, опустился на порожек.

Рассеянно помаргивали за стволами деревьев огоньки; знакомая, вчерашняя музыка звучала на танцплощадке. Павел оглянулся назад. Из полутьмы комнаты несло спертым, закисшим воздухом, слышались стоны Евгения Александровича. Павел поднялся и побрел под сосны к умывальнику. Покрутил кран и, услышав, как зазвенела о жестяное корытце вода, подставил под ее струю голову и долго стоял, захлебываясь и фыркая, пока не стих жар.

Стало легче.

Пригладив ладонями мокрые волосы, Павел медленно зашагал в сторону танцплощадки.

Вечер был тихий и теплый.

Смутным светом дрожали в сгущающихся сумерках белые платья женщин и рубашки мужчин, из–за деревьев слышался приглушенный смех, и Павел, уже отрезвевший после ледяного душа, снова почувствовал, как закружилась у него голова.

Музыка становилась все громче, и с каждым шагом прибывало в аллее света. Наконец Павел вышел к танцплощадке. На деревянном настиле, охваченном тоненькими перильцами, кружились пары. Люди здесь были везде. Они сидели на скамеечках, раскачивались на качелях, бродили по аллеям. Из темной беседки неслось приглушенное бренчание гитары. И во всем чувствовалась какая–то перенасыщенность. Всего было больше, чем нужно: и людей, и веселья, и музыки… И Павлу вдруг стало обидно, что у него так бесцельно пропал день, и в результате он совсем один и нет ему места на этом празднике. Павел вспомнил длинный пенал, в котором его поселили, вспомнил пропахшую затхлостью комнату, Евгения Александровича, обиженно засопел и хотел уже спрятаться от этого смеха, музыки и веселья, хотел убрести в черноту парка, скрыться там со своей обидой, чтобы нянчить ее в одиночестве, но тут рядом — «А я ищу вас!» — раздался голос. Павел обернулся, чтобы посмотреть на счастливчика, которого ищут в такой вечер, — рядом стояла его знакомая.