Марсиане - [50]

— Бывает… — ответил дед. — Только у меня пропадать чего–то в последнее время стали звезды. Раньше, кажись, побольше их было на небе. Ты, Колян, не слышал в городе–то — может, тухнут они?

— Чего это им тухнуть… — пробормотал погруженный в свои мысли Колян. — Они на миллионы лет заряжены, а ты, дедок, свой первый миллион только, можно сказать, и распечатал.

Федор чуть усмехнулся, а дед Василий вздохнул.

— Да нет… — проговорил он. — Тухнут, наверное. Я ведь помню, когда маленьким был, не в пример больше их видать было. Все небо было усеяно, пустого места не найдешь.

— Ты, дед, в газету напиши… — ехидно посоветовал Колян. — Так, мол, и так. Непорядок. Пропадают звезды. Разберитесь, дорогие товарищи. Сейчас любят в газетах такими делами заниматься. На меня один писатель накатал жалобу, так я уже хотел баранку им отдать. На! Нехай писатель ее и крутит, раз он такой умный. А я вас проверять пойду.

— А чего тут разбираться… — поплевав на палец, дед принялся счищать со штанины какое–то пятнышко. — И так ясное дело. Не смотрит никто, вот звезды и тухнут без присмотра. Обычное дело…

— Дело–то, и верно, обычное… — не удержался от улыбки Федор. — Подгребаешься ты, дедушка, потихоньку к тому берегу, вот у тебя и звезды пропадать стали.

— Глупости говоришь, Федор… — незлобиво ответил дед. — Ты со мной совсем как с маленьким. Что я, сам не понимаю, что глаза слабнут. Понимаю, конечно… Вон там, у скворечника, сколько звезд, а?

— Две… — быстро сказал Колян.

— Две… — передразнил его дед. — А ты, Федор, сколько сосчитаешь?

— Две, кажется… Нет! Три… Точно три.

— Три… А еще говорите, что у меня глаза слабые. Шесть штук их там.

— Шесть? Погоди. Раз, два, три… Ага… Вон еще четвертая слабенькая такая. Ага. И пятая… Ну, ты даешь, дед. Неужто ты их всех видишь?

— Не жалуюсь пока… — скромно сказал дед. — Зря ты на меня, Федор, грешишь. Подгребаться, конечно, подгребаюсь, а все равно… И то, что позади, и то, что на небе есть, все рассмотреть могу. А звезды? И сам не знаю, чего это с ними… Вижу только, что меньше их стало. Не в пример меньше, чем в ранешние времена.

— А чего тут знать… — сказал Федор. — Раньше–то больше по крестьянству жили, а теперь на таксях все работают. Фабрики, заводы дымят. Чернобыль этот опять же… Может, поэтому и не видно их?

— Может. — вздохнул дел. — Хреново, если они все закроются. Чего внуки–то тогда делать будут? Так и станут сами по себе жить. По–своему. Вон, как Колян наш…

Ему никто не ответил.

Федор закурил еще одну папироску, и снова его кулак осветился нежно и розово, как фонарик.

— Дураки вы… — проговорил вдруг Колян. — И я дурак, что сажу с вами и дурацкие ваши разговоры слушаю. Что вы думаете, мне десятки той жалко было?

— Какой десятки?!

— Ну той, которую на ваш Чернобыль не дал… Да очень надо жалеть. У меня этих десяток куры не клюют.

Ни Федор, ни дед Вася не думали о десятке, уже давно в позабыли они о разговоре за столом. Ну не дал Колян десятки на Чернобыль и не дал. Великое дело… Но сейчас снова почему–то стало неловко им.

— А не дал! — упрямо повторил Колян. — Ясно вам? Не люблю, когда обжуливают меня!

Федор внимательно посмотрел на брата. Наёршившийся, сидел он сейчас. Только тронь, и уколет. Больно уколет. Жалко вдруг стало Федору брата.

— Десятка–то эта при себе у тебя? — неожиданно спросил он.

— Ну! — не задумываясь, кивнул Колян.

— Так давай пропьем ее, да и дело с концом.

— А что? — ершистость сразу исчезла из Коляна. — Что мне, жалко, что ли? На!

И он вытащил из кармана измятые в комок красные бумажки.

Федор внимательно посмотрел на деньги, потом поднял глаза на дедку Васю.

— Где ж ты купишь сейчас ее, заразу? — покачал головой тот. — Днем и то не достать, а в такое время…

— Это верно… — вздохнул Федор и опустил глаза, разглядывая красноватый огонек папиросы. — Так что извини, братец. Не получится ничего.

— Чего это ты передо мной извиняешься?! — возмутился Колян. — За ваши дикие порядки, что ли? Да у нас в таксопарке в любое время можно выпивку достать, если потребуется.

— За порядки тоже… — сказал Федор, не отрывая глаз от тлеющего огонька папиросы. — Ну и вообще…

И он замолчал.

— Ну, пойду я, ребята… — дед Василий встал. — Вы не ссорьтесь друг с дружкой. А за угощение спасибо.

И он медленно зашагал к калитке, исчез в ночной темноте.

Вдвоем остались братья на крылечке.

Вдвоем под огромным, усыпанным бесчисленными звездами небом.

Любовь по профсоюзной путевке

Так получилось, что Павлу перевалило за сорок, а он еще ни разу не отдыхал толком. Когда закончил ПТУ, пошел на завод и сразу же поступил в техникум. Потом учился по вечерам, четыре года жил от сессии до сессии, а дальше — и оглянуться не успел — уже женат и двое детей. В отпуск ездил вместе с детьми в деревню, где жила теща, помогал копать картошку. Иногда в цеху Павел слышал рассказы товарищей про юг, про дома отдыха, но особенно не завидовал — в отпуске у него всегда оставались свободные дни, чтобы сходить на рыбалку, побродить по лесу, и Павел не жалел, что проводит свой отпуск так. И казалось, так будет всегда… Но в минувшем декабре теща померла. Ее похоронили, погоревали, как положено, но особых перемен в своей жизни Павел не почувствовал, и только когда, недели две спустя, председатель цехкома спросил: «Тебе когда отпуск? На картошку?» — Павел осознал, что теща померла, а он думает про нее, как про живую.