Марсиане - [37]

Ну, что ж…

Это только далеким от литературной жизни людям может показаться, будто самое главное — написать рассказ или повесть. Может, конечно, когда–нибудь так и было, только не сейчас. Сейчас хотя и перестроились мы, но талант у нас по–прежнему не шибко–то в цене. Увы… Страна наша такая. Убери, например, Достоевского из литературы — все равно ведь великая литература останется. Что же тогда про таких, как Мишка, говорить? Будут они или нет — никому от этого ни холодно ни жарко. Тем более, что сейчас и дурак написать сможет. А вот пристроить это написанное действительно трудно… Вот если напечатаешь, тогда да. Тогда все скажут, что достиг ты кое–чего. А написать? Да возьми листок бумаги и пиши на здоровье. И ходить для этого никуда не надо. Просто сесть и написать. Как Мишка, например. Он же, когда засвербило в нем, взял и за полгода пять рассказов отгрохал.

Только не знал тогда Мишка, что настоящая литературная работа теперь и начинается для него. Забрав папочку, Мишка вернулся домой и снова сел за стол. Не прошло и полугода, как он снова принес консультанту пять рассказов.

И началось…

Мишка писал, переделывал, бегал по редакциям, носил рукописи писателям, читал рассказы на литообъединениях, звонил, договаривался, слушал советы, снова переделывал, снова нес в редакцию, слушал новые советы, переделывал снова…

Чтобы на все что хватало времени, он перешел работать в котельную, и жена, не выдержав такой жизни, скоро ушла от него, а прежние друзья, встречаясь с ним, дивились — Мишка как–то очень быстро запаршивел от своей писательской жизни.

Он и действительно редко и случайно ел, мылся тоже нечасто и почти не менял рубашек. И все потому, что не хватало времени. Он подружился со всеми литконсультантами, стал своим человеком во всех редакциях, обошел все литобъединения и…

Наконец–то счастье улыбнулось ему.

Мишка встряхнул головой, пытаясь окончательно проснуться. Он не мог поверить в реальность происходящего. В трубке гудел голос литконсультанта, который только что прочитал в газете два Мишкиных рассказа.

Мишка пошевелил босыми пальцами ног. Нет. Он не спал.

Звонил тот самый консультант, которому Мишка принес впервые три года назад свои рассказы.

Накинув на плечи пальто и позабыв закрыть квартиру, выбежал Мишка на улицу, чтобы купить в киоске газету. Киоск стоял напротив дома, но в нем газет уже не было. Мишка побежал к следующему киоску, но и там не нашел своих рассказов.

Уже темнело, когда он столкнулся с литконсультантом.

— Газету не могу купить… — сказал Мишка и с надеждой посмотрел на него.

Тот смутился.

— Жалко… — сказал он. — Я свою на работе, кажется, позабыл или в метро… Точно не помню.

— Ну, и черт с ней… — Мишка махнул рукой, — Пошли. Надо обмыть такое дело.

Литконсультант торопился домой, и поэтому решили забежать в подвальчик, где торговали коньяком в разлив…

Пока шли к магазину, Мишка еще несколько раз нырял в переулки, едва лишь замечал красный околыш газетного киоска, но и здесь ему не повезло — все газеты были проданы. Тем не менее беготня эта отнимала порядочно времени. До магазина приятели добрались только в половине восьмого — двери в подвальчик были уже закрыты.

— А что? — спросил литконсультант у сноровистой старушки. — Нигде и не взять, значит?

— Как видите… — ответила старушка и задумчиво посмотрела на него.

Толковости литконсультанту было не занимать. Он протянул старушке Мишкины пятерки, и та вручила ему завернутую в газету бутылку.

В скверике напротив и выпили ее.

Мишка не ел еще сегодня и сразу захмелел.

— Жалко… — задумчиво проговорил он, и было непонятно. чего ему жалко: то ли того, что не удалось купить газету, то ли своей загубленной жизни.

— Да ты смотри! — перебил его литконсультант. — Вот же твои рассказы!

Он разглаживал на колене газету, в которую была завернута бутылка. Тут между статьей о мамонте, которого откопали где–то в Якутии, и телевизионной программкой и были заверстаны Мишкины рассказы. И пока он вглядывался в такие знакомые и такие чужие строчки, литконсультант встал.

— Ну, мне пора! — сказал он. — Жена будет ругаться.

Он ушел, и Мишка остался в скверике один.

Ему захотелось закурить, и он зажег спичку, заслонив ее ладонью от ветра. Ветер не тронул пламени, во зато схватил лежащую на Мишкиных коленях газету и стащил со скамейки. Газета оказалась тяжелой, неповоротливой. Она зацепилась за скамейку и упала в грязь.

Странно. Мишка столько времени бегал по киоскам, а сейчас даже не пошевелился. Затягиваясь сигаретным дымом, задумчиво смотрел он, как разбухают водой его рассказы.

Потом встал и, наступив на них рваным ботинком, ссутулившись, побрел прочь.

Не оглядываясь, уходил Мишка из пустого осеннего скверика, и хлюпала в разорванном ботинке просочившаяся туда вода.

А на скамейке уже сидел кто–то…

Сидел хвостатый и, утирая глаза мохнатенькой лапкой, о чем–то плакал.

Свое тепло

Погода стояла в этом декабре какая–то вялая. Словно к концу года все свои лимиты выбрала она у природы, вот и получилось так: ни тепла, ни холода, ни дождя, ни снега… Света и того уже не хватало.

Фрол Иванович Скобелев, как вошел в свой кабинет, включил настольную лампу. Незавешенные окна стали серыми. Там, на улице, в этой промозглой серости совершалась какая–то жизнь, но она не интересовала Скобелева…