Марсиане - [35]

— Ты чего, бляха?! Хочешь, чтобы мать услышала? Она так нам даст понюхать, что до каменных домов лететь будешь!

Чиполлино сразу смолк. Вообще, чем ближе они подходили к сараю, тем покладистее и оживленнее становился Чиполлино. А второгодник наоборот. Он напрягся, шагал впереди настороженно, точно следопыт какой. Выглянув из–за угла сарая, долго смотрел на дом, а потом махнул рукой: «Давай!»

Быстро нырнули в сарай, и Федька сразу прикрыл дверь.

В сарае — или это только показалось Борису? — было холоднее, чем на улице. В полутьме виднелась поленница дров. Когда глаза привыкли к грязноватому, тощему свету, Борис различил на полу чурку, на которой, должно быть, кололи дрова, рядом с чуркой валялся колун, в стороне громоздились ящики.

— Садись! — добродушно подтолкнул его второгодник к чурке. — Сейчас тебя, бляха, в комсомол принимать будем.

— Шевелись скорее. Парень в пионерах засиделся… — сказал Чиполлино и весело захрюкал.

— Тихо, бляха! — ругнулся Федька. Замер, прислушиваясь, потом шагнул в темный угол сарая и вытащил оттуда канистру. По пути поднял с пола помятую алюминиевую миску.

— Но учти, бляха, здесь не блевать… — предупредил он Бориса. — За сарай беги. Снегом потом зарой блевотину. Понял, бляха?

— Понял! — буркнул Борис и уселся на ящик рядом с Чиполлино.

— Не сюда, бляха! — цыкнул на него второгодник. — К выходу садись. Выбежать, бляха, не успеешь.

— А меня сразу потащило. — сказал Чиполлино. Зажав между коленями руки, он сидел на пустом ящике и, не отрываясь, смотрел на миску, которую поставил на чурбан Федька.

— Не ври ты, бляха, недоделанный! — Федька открыл канистру. — Нас же Хмырек вместе, бляха, учил нюхать.

— Ну, блевал, а что?

— А врешь тогда, бляха, чего?

— Я говорю: потащило меня сразу. Поблевал, снова понюхал, и потащило…

— А–а… Молодец, бляха… Хмырек говорил, что первый раз все блюют. Он тоже блевал вначале.

— Веселый парень Хмырек был… — сказал Чиполлино задумчиво. — Специально к тетке приехал на каникулы, чтобы попастись здесь.

— Ну — Федька осторожно наклонил канистру и плеснул в миску бензину. То ли он неправильно прицелился в темноте, то ли задрожали руки от тяжести, но бензином плеснуло вначале на чурбан, а потом уже в миску. Да и миску второгодник перелил. Через край. Дразняще легкий запах повис в воздухе. Борис сжал сплетенные пальцы. Хотелось уйти, но отступать было нельзя.

— Во, бляха! — опуская канистру на пол, сказал Федька. — Не вижу ни хрена.

— Хмырек тоже всегда через край лил! — сказал Чиполлино.

— Ну, — Федька потащил канистру назад, в темный угол. — А здесь, бляха, раздолье Хмырьку было. Бензину хоть залейся у нас.

— А где его нету, бензина? — осторожно спросил Борька.

— Бензин везде есть… — согласился Федька, возвращаясь назад. — Но в городе, бляха, его еще достать надо. Ну и место найти. Не то что у нас летом. Зашел в кусты и нюхай его, бляха, на здоровье.

Он говорил так, аккуратно складывая себе из поленьев сиденье.

— Да ну его на хрен, твоего Хмырька! — не выдержав, прервал чинную беседу Чиполлино. — Что ты там строишь? Сил уже нет у миски сидеть.

— Все! Устроился, бляха! — второгодник уселся на сложенные поленья. — Ты, Борька, все, бляха, понял?

— Понял… — сквозь зубы ответил Борис.

— Ну, тогда порядок, бляха. Поехали.

И второгодник, и Чиполлино сразу наклонились к миске, так что головы их уперлись друг в друга. Борис зажмурил глаза и тоже наклонился к ним. Темновато покачивался в помятой миске бензин. Сразу перехватило дыхание, но Борис сдержался, глубоко, как его учили, вдохнул в себя удушливые клубящиеся над миской пары.

Сколько времени он просидел так, пока не подступила дурнота? Борис откинулся было назад, но дурнота рвалась наружу. Зажимая ладонью рот, Борька выскочил из сарая и юркнул за угол. И тут плеснуло из него, выворачивая наизнанку. Схватившись за доски забора, Борька корчился, а его рвало, рвало. Рвало уже пустой, желтоватой горечью. Нити слюны висели на подбородке, и Борька, сорвав с головы шапку, вытер ею рот, а потом обессиленно привалился к стене сарая.

Минут через десять стало полегче. Дурнота вроде бы прошла, но зато голова раскалывалась от боли. Нахлобучив на голову шапку, Борис встал. Подгреб ногою снега, зарывая блевотину, потом, шатаясь, вернулся в сарай. Ребят уже потащило. Повалившись на пол, лежал возле ящика скорченный Чиполлино. А второгодник — недаром он столько времени мастерил сиденье — лежал, откинувшись на спину, и по дегенеративному лицу его блуждала улыбка.

И Чиполлино, и второгодник уже рассказывали Борису, что можно увидеть, когда «потащит». Можно заказать самую шикарную девчонку, даже шикарней той, которую они видели сегодня на автобусной остановке, и она будет делать все, что только ты захочешь. Можно все… Но это, когда тебя «потащит».

Борис еще раз взглянул на блаженно улыбающегося второгодника и вдруг изо всей силы — его–то не потащило! — ударил ногою по миске. Миска пролетела по дуге над скорчившимся Чиполлино и упала в темном углу сарая. Звякнув, ударилась о канистру.

Второгодник лежал с открытыми глазами и видел его, но блаженная улыбка словно прилипла к его лицу. Он сейчас в с ё в и д е л. Борька однажды расспрашивал его и про это.