Маршрут Эдуарда Райнера - [6]

— Смотрите: поездом Москва — Мурманск до станции Лоухи. Далее можно байдаркой. Тут кольцевые маршруты, туристские: Лоухи — станция Княжая, через Елетьозеро и волок на Копанец, по рекам Сенной, Большой и дальше, или Лоухи — и по озеру Кереть, или другие на двести, сто пятьдесят километров с волоком. Но все это ни к чему.

Райнер замолчал и молчал долго, рассматривая карту.

— Стандартный путь ни к чему. Нужно идти к морю, в Кандалакшскую губу или прямо к открытому берегу. Вот сюда.

Дима путался глазами в речках и заливчиках.

— Сюда вот так никто, кроме одного, не проходил. А он шел так: Лоухи — Соностров, через эту систему озер, через Полубояр-скую, которой нет, через Вехкозеро и далее на северо-восток. В конце пути много порогов, есть непропуски. Понятно?

— Да, — сказал Дима и покраснел.

— Значит, деревня Соностров на Белом. Которой тоже нет. Хорошо.

— Кто же пойдет со мной?

— Вы Красавина знаете? Мужа Маргит. Бывшего.

— Нет.

— Это он прошел тут. В прошлом году. Это его крок.

— Яс ним пойду?

— Вы пойдете со мной.

— С вами?!

Серо-голубые глазки Райнера не улыбались, но рот скупо ухмыльнулся.

— Что, не подхожу? Я бы сюда не пошел, но сорвался Таймыр. Захотелось Севера. Я был рядом, за Кандалакшей. Но лет восемь назад. Вы можете седьмого выехать?

— Да.

— Тогда надо заказать билеты.

Мальчик вошел в комнату и встал у притолоки. Ему было лет десять. Он хмуро в упор рассматривал Диму. Он был в шортах и немецкой курточке.

— Папа, это кто? — спросил он.

Райнер не ответил.

— Алик, уйди оттуда, — приказала женщина, но мальчик не пошевельнулся. Она распахнула дверь и выволокла его вон. Она была красива, как в кино, особенно волосы и злые глаза. — Какой он тебе папа! — сказала она за дверью и ударила мальчика.

— Папа! — упрямо повторил тот.

— Хорошо, — сказал Райнер. — Договорились на седьмое. Мой билет завезете мне, но не сюда, а домой. Запишите. Телефона нет. Если меня не будет, передадите жене.

Шагая к остановке троллейбуса, Дима задавал вопросы сам себе. Ему хотелось пить и есть. Он вспомнил хрустальную вазу со сдобным печеньем под желтым абажуром и проглотил слюну. Он заметил эту вазу, когда женщина распахнула дверь, чтобы затащить мальчика обратно.

Райнер открыл глаза, но не шевельнул даже пальцем: он хотел удержать ощущение моря. Он смотрел через открытое окно на ночную кирпичную стену проходного двора и уже понимал, что это был только сон, хотя все тело ощущало сопротивление теплой морской воды и запах конского пота, льда и соли все еще держался в ноздрях. Он плыл, мощно раздвигая воду, среди таких же, как он, коней, которые знали его давно, которые переговаривались без слов, фыркали, играли и щурились на солнечную рябь в тени сахаристобелых спокойных айсбергов. Это были кони с торсами и лицами людей, и он никак не мог вспомнить, как они называются. Он был рад, что они существуют на самом деле, но как они называются? Он никак не мог вспомнить, и это мешало наслаждению и еще, может быть, радужные пятна на воде, слишком теплой для Арктики, поэтому он, наверное, и проснулся, а сейчас вспоминает, как их звали. Его не удивляло ничто во снах и сейчас тоже не удивило, потому что он запретил себе думать о том, на что нет ответа, давно запретил, это стало привычкой.

В соседней комнате скрипнул диван, и он закрыл глаза. Что-то надо было сделать, чтобы жить. Уехать, да, но куда? Лето было сорвано, потому что он порвал контракт: маршрут на Таймыр ему нравился, но группа не нравилась, особенно этот геодезист, Харченко. Слишком много народу. Слишком много командует этот Харченко.

Он попытался заснуть, но на сквозняке было душно. В Подмосковье даже трава пахнет людьми, а в городе у нее нет запаха совсем. Сколько дней еще ждать до 7 августа?.. Этих коней-людей звали кентаврами. Вот, вспомнил. Кентавры. И никто их не видел, кроме него, никогда.

з

Райнер помог втолкнуть сорокакилограммовый тюк с байдой на верхнюю полку и сел к окну. Дима тоже сел. Он обливался потом. Из-под столика что-то урчало, повышая тон, он нагнулся и увидел лайку. Она лежала, вытянув морду по полу, и скалилась на его ногу. Это была старая грязно-белая лайка.

— Нельзя, Вега! — сказал Райнер.

Дима боялся шевельнуть ногой.

— Собачка, — сказал он. — Как ее? Вега?

Райнер не ответил: он стаскивал рубашку. Дима и сосед смотрели на него с удивлением: голый Райнер был мускулист, как борец, седая шерсть курчавилась на груди.

— Тронемся — помоемся, — сказал он и привалился к перегородке потной спиной.

Сосед, долговолосый парень лет тридцати, тоже снял рубашку, но майку не снял.

— Далеко ли, охотники? — спросил он. — Я до Петрозаводску, из Сочей еду, отдохнул.

— Хорошо там? — спросил Дима из вежливости.

— Неплохо погуляли! Было с собой четыреста, осталось тридцать. У нас на целлюлозном зарплата ничего. А ты учишься, студент?

— Да.

— Я сразу вижу — студент, глаз имею!

Дима уловил струйку перегара, прикрыл глаза: в купе, в желтоватой мути, нечем было дышать. Они смотрели, как за этой мутью поползли перрон, люди, эстакады, заборы, корпуса, а потом загремело, закачало, набирая скорость, швыряя на стрелках.

— Прощай, столица нашей Родины Москва! — сказал парень и ловко достал откуда-то пол-литра. — Сейчас обмоем разлуку! — сказал он весело и гордо.