Маркиз де Сад - [58]

* * *

Маркиз де Сад наслаждался домашним уютом и с удовольствием читал письма тетушек, искренне радовавшихся снятию с него несправедливого приговора и выражавших надежду, что племянник одумается и начнет новую жизнь. Даже тетя Вильнев-Мартиньян, никогда не слывшая суровой моралисткой, желала племяннику забыть прошлые безумства и вернуть былой блеск имени де Садов. Читать такие письма было приятно, хотя новую жизнь он начинать не собирался, а, напротив, жаждал продолжить безумства.

Как было сказано, в тюрьме де Сад влюбился в «Дульсинею в зеркале», узницу по имени Дуайан де Бодуэн. Прибыв в Ла-Кост, он немедленно написал ей письмо и начал энергично разузнавать, по какой причине она оказалась в заточении. Сведения поступили неутешительные, однако он узнал, что произвел на красавицу неизгладимое впечатление. К несчастью, вести переписку даме де Бодуэн было запрещено. Роман не состоялся, а через несколько лет де Сад получил письмо от дамы де Бодуэн с благодарностью за поддержку (де Сад несколько раз посылал ей деньги в тюрьму) — и за нежные чувства…

Именно нежные чувства отвлекли де Сада от «фантазий». Когда роман с «Дульсинеей» не состоялся, он увлекся дочерью сельского нотариуса Мари-Доротеей де Руссе, служившей в Ла-Косте экономкой. Говорят, ее пригласила в замок сама Рене-Пелажи, надеясь в ее лице дать мужу остроумную и порядочную любовницу, сумеющую положительно повлиять на него. Милли, как шутливо прозвал ее де Сад, не стала его любовницей, но сделалась его другом, что для него было гораздо важнее. Ей было за тридцать, она была некрасивая, но безмерно живая и обаятельная, умела поддерживать беседу на любую тему, кокетничала, но никогда не переступала проведенную ею самой черту. «Я привязался к ней, и привязанность эта будет сопровождать меня всю жизнь. Она всегда поступала по отношению ко мне как добрый и искренний друг, а душа моя никогда не была чужда признательности», — напишет де Сад о Милли Руссе. Их личное общение было недолгим — маркиза вскоре арестовали, но они продолжили свои беседы в письмах. Письма де Сада к мадемуазель де Руссе были то шутливыми, то злыми, то исполненными любви — даже с Милли, всегда находившей слова, чтобы усмирить его, маркиз вел себя исключительно неровно. Сидя в заключении в Венсенском замке, именно Милли он просил позаботиться о Рене-Пелажи: «Таких жен, как у меня, уже не делают, и это еще одна причина, по которой я умоляю вас хорошенько о ней позаботиться ради меня», — писал де Сад в марте 1779 года.

Мадемуазель де Руссе скончалась в январе 1784 года, но де Сад узнал об этом много лет спустя: никто не решился написать ему о смерти его любимой «зверушки».

Маркиз настолько приятно проводил время у себя в замке, что не внял очередному предупреждению доброжелателя, сообщившего, что господина маркиза вновь намереваются арестовать. Хотя об этом можно было догадаться и без предупреждения — ведь мадам де Монтрей всегда стремилась доводить дела до конца. Наблюдая, как дочь ее пыталась аннулировать приказ об аресте мужа, она сочла необходимым действовать, и на заре 26 августа Ла-Кост вновь подвергся штурму, в результате которого в замок вторгся отряд полиции во главе с инспектором Марэ. Сметая все на своем пути, Марэ вытащил де Сада буквально из кровати, затолкал в карету и повез в Париж. 7 сентября 1778 года маркиз де Сад вновь был водворен в Венсенскую крепость, в камеру номер шесть. Началась долгая робинзонада Донасьена Альфонса Франсуа де Сада, монотонность которой будет нарушена двумя переездами — сначала в Бастилию, а потом в Шарантон, откуда революция вызволит его, чтобы через десять лет вновь запереть там до самой его кончины.

Глава VI. РОМАН В ПИСЬМАХ, И НЕ ТОЛЬКО

Очутившись в заключении, де Сад немедленно начал писать: процесс письма спасал его от бездействия, которого вспыльчивый и своенравный маркиз не терпел более всего. Его монолог в письмах, создававшийся на протяжении тринадцати лет, стал яркой и страстной исповедью возмущенной души, одержимой одной-единственной целью — вырваться на свободу. Однако душа эта зачастую смотрелась весьма неприглядно: де Сад никогда не считал нужным скрывать ни свои мысли, ни поступки, ведь согласно его теории человек, творя зло, всего лишь подчинялся природе: «Не стоит портить себе кровь из-за добродетелей, ибо во всем, что касается этих вещей, мы не властны выбирать, не властны иметь тот или иной вкус и, следовательно, присоединяться к тому или иному мнению, как не вольны мы стать рыжими, коли природа создала нас брюнетами. Вот моя извечная философия, и я от нее не отступлю».

Слово «философия» стало его оружием, с его помощью он постепенно убедил себя в своей полнейшей невиновности. «Законы необходимы, когда человек свободен, ибо справедливо покарать зло, кое человек волен был не совершать. Но если человек не волен в своих поступках, если все его действия являются следствием неодолимого порыва, необходимости, порожденной его органами, течением его жизненных соков, одним словом, если они полностью зависят от его физической организации, тогда выбирать он не в силах, и в этом случае законы превращаются в орудие исключительно произвола, ибо отвратительно наказывать человека за то зло, которое он не мог не совершить». Поэтому, если можно сказать, что в тюрьму маркиз вошел писателем, «homo scriptens», то на свободу вышел писатель и философ, соединивший в своем творчестве — вполне в духе времени — эротизм и философский нонконформизм. Хотя при Старом порядке де Сад и не называл себя ни писателем, ни литератором, его страсть к писательству успела с необычайной яркостью проявиться как в письмах, так и в путевых заметках, а возможно, и в анонимных сочинениях — тех, где он «сменил перо Мольера на перо Аретино».