Маринисты - [13]
– Марина, – я не дал ей договорить. И слегка зажал рот ладонью. – Перестань, Марина. Ты слишком все романтизируешь. Ты видишь жизнь в одних красках. А краски бывают разные. И черный цвет чаще всего пускается в ход. И все-таки… Я был не прав. Конечно, не прав. Если хочешь, и никогда тебя ни о чем не спрошу больше.
– Хочу. Это будет самым правильным. И лучше для нас двоих. И если ты мне веришь – слова необязательны. А если не веришь – лучше уходи, – и она указала на дверь.
Но я не обратил внимания на ее жест. Я погладил ее длинные волосы, еще влажные от морской воды. И уже хотел было спросить, зачем она купается в такую неспокойную погоду, но вовремя спохватился. Помня, что лишние слова могут все погубить. Мне этого никак не хотелось. И тайна этой женщины только разжигала мою любовь к ней.
– Давай мириться, Тим? – улыбнулась Марина.
– Давай, – и я крепко пожал ее теплую ладонь.
Слон улыбнулся своими неровными зубами. И направился к выходу, тяжело ступая своими огромными косолапыми лапами по полу.
Но мы его уже не замечали. Мои губы уже утопали в волосах Марины, скользнули по ее лицу, нашли ее губы… А она все крепче и крепче прижималась ко мне, словно хотела уберечься от пришлого и предстоящего зла. Казалось, в нас уже лилась одна кровь. Стучал один пульс. Билось одно сердце. Казалось, ничто на свете нас уже разлучить не в силах. Но мы тогда переоценили свои силы, недооценив силы судьбы…
И все продолжалось по-прежнему. Я уезжал. Марина злилась и не отпускала. Я приезжал. И она мгновенно забывала про все обиды. Я по-прежнему рисовал море, рисовал небо, рисовал чаек, крыльями касающихся прохладной воды. Я по-прежнему рисовал Марину. Отлично зная, что моя главная работа еще впереди. Работа, которой я отдам себя без остатка. И к которой я еще не был готов. Для нее еще нужен был опыт, нужны силы, нужно было еще многое пережить.
Марина была словно создана для того, чтобы ее рисовали. Эта неправильная отточенность линий лица. Эта тайна в раскосых синих-синих глазах. Эта темная прядь густых волос, небрежно падающая на лоб. Этот одухотворенный взгляд. И упрямство, застывшее на больших губах. Я заметил, что она понимает живопись. И это было так естественно, словно она родилась с этим пониманием. Ее лицо менялось в угоду погоде, в угоду капризов моря. Она умело дополняла окружающий мир. Умела слиться с ним, угадать его настроение. Она давала правильные советы мне. И я сопротивлялся им в силу своего упрямства, в силу своей профессиональной гордости. Но в итоге их принимал. Но она поворачивала все так, словно эти идеи исходили от меня. Мне удивительно легко было ее рисовать. И все же… Где-то в глубине души я чувствовал, что я словно не сочиняю этот мир, а срисовываю его. Словно до конца не могу вылить на полотно все свои мысли. Они получались лишь отражением уже когда-то до меня придуманным, кем-то созданным мира. Поэтому я знал, что моя главная работа еще впереди. А это лишь – первые шаги к ней. Шаг за шагом, штрих за штрихом, линия за линией – и я вот-вот подойду к правде. Правде своего, только мною придуманного мира. Мира, который я несомненно открою. И подарю миру.
В деревне я общался только с тремя людьми. Мариной, Слоном и Бережновым. И каждый из них был мне по-своему дорог. И каждый из них по-своему дополнял друг друга. С Мариной мы могли и болтать часами, и молчать часами и целоваться часами. Слону я мог открыто исповедоваться, выливая на его грустную несчастную душу свою боль и свою радость. И он благодарно все принимал. Бережнова я как правило слушал. Мне нравилась его манера общения. Его игра словами и фразами, его удивительная способность подмечать самые незначительные детали и давать точную характеристику людям. Казалось, он знал все на свете. И, казалось, эти знания придавали ему силы в этой глуши. И только ему я рассказал о случившемся в старой усадьбе.
Он очень удивился. И его очки недовольно блеснули.
– Хм, в это трудно поверить, Тим.
– Но это тем не менее остается фактом.
– Да, – протянул он. – Это все бы следовало выяснить. И все же странно. Хотя… Хотя я по-прежнему не верю в эти фантастические сказки. В конце концов, вас мог шарахнуть по голове любой местный пьянчужка.
– Или просто мог кирпич свалиться с неба.
– Вы напрасно иронизируете, Тим. Будьте же здравы! Вы шли темным вечером, густыми зарослями. Удобный момент, чтобы вас просто ограбить, не правда ли! Кстати, деньги ваши целы?
– А откуда вы знаете, что у меня были деньги? – и я пристально на него посмотрел.
– Ну не смотрите же на меня, Тим, словно это я побежал, как мальчишка за вами и ударил кирпичом по голове. Я и бегать-то так не умею. Все гораздо проще, Тим. Вы сами говорили, что до этого зашли в магазин. В магазин, как правило, заходят с деньгами. Тем более, что в нашем сельмаге эстетическое удовольствие от товара получить практически невозможно.
– Да, Док. Но у меня были деньги только на сигареты. Так что, увы, узнать с какой целью меня бабахнули по башке нам так и не удастся.
– Да, кстати, – он перевел разговор, – вы поговорили с Мариной о Самойлове?
– Поговорили, Бережнов. Больше мы этой темы не будем касаться.
Впервые напечатана в 1997 г . в литературном журнале «Брызги шампанского». Вышла в авторском сборнике: «Улица вечерних услад», серия «Очарованная душа», издательство «ЭКСМО-Пресс», 1998, Москва.
Каждый человек хоть раз в жизни да пожелал забыть ЭТО. Неприятный эпизод, обиду, плохого человека, неблаговидный поступок и многое-многое другое. Чтобы в сухом остатке оказалось так, как у героя знаменитой кинокомедии: «тут – помню, а тут – не помню»… Вот и роман Елены Сазанович «Всё хоккей!», журнальный вариант которого увидел свет в недавнем номере литературного альманаха «Подвиг», посвящён не только хоккею. Вернее, не столько хоккею, сколько некоторым особенностям миропонимания, стимулирующим желания/способности забывать всё неприятное.Именно так и живёт главный герой (и антигерой одновременно) Талик – удачливый и даже талантливый хоккеист, имеющий всё и живущий как бог.
(Журнальный вариант опубликован в «Юности» 2002, № 3, 4, 6. Отрывок из романа вышел в сборнике «Московский год прозы-2014», изданный «Литературной газетой».)Этот роман был написан в смутные 90-е годы. И стал, практически, первым произведением, в котором честно и бескомпромиссно показано то страшное для нашей страны время. И все же это не политический бестселлер, а роман о любви, дружбе и предательстве. О целом поколении, на долю которого выпали все испытания тех беспокойных и переломных лет. Его можно без преувеличения сравнить с романом Эриха Мария Ремарка «Три товарища».
Впервые опубликован в литературном журнале "Юность" ( 1996 г ., № 4, 5, 6) под названием «Все дурное в ночи». В этом же году вышел отдельной книгой «Смертоносная чаша» (серия "Современный российский детектив") в издательстве "Локид", Москва.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».