Маринисты - [12]

– И Слава Богу!

– И все-таки, мне любопытно взглянуть на эту усадьбу.

– Вы по-прежнему не доверяете Марине. Оказывается я прав. Узнать, кого мы любим по-настоящему, можно узнать только в конце жизни, многое пережив.

Я отрицательно покачал головой.

– Нет, Бережнов. Вы ошибаетесь. Просто хочу посмотреть на место, где творил мой коллега, к которому я, как ни странно, в течение одного часа стал питать огромную симпатию. Видимо, на меня так действует каждое ваше слово.

Бережнов подробно описал, как мне туда добраться.

Через некоторое время я уже приближался к старой усадьбе. Доктор был прав, едва спустившись с пригорка, я окунулся с головой в огромные густые заросли. Я пробивал их с трудом руками. Травы царапали мое лицо, крапива въедалась в мою кожу, ноги утопали в вязкой слизи. Словно сама природа не допускала меня к цели. Но я уже видел старый пошарпанный дом, еще сохранивший свою красоту, поражающий своими тяжелыми колоннами, своей величественной осанкой и своей тайной. Дом, в котором из поколения в поколение радовались, любили, плакали и страдали. Где временами бушевали страсти и временами царствовал докой. Дом, в котором Самойлов писал главную работу своей жизни. Дом, в котором он принял свою трагическую смерть. Это была моя последняя мысль. И я вскрикнул от боли. И кеба поплыло перед моими глазами. И я, уже не чувствуя боли, стал падать в густую зелень, проваливаясь все глубже и глубже в какую-то бездонную дыру.

Я не знаю, сколько времени я пролежал без сознания. И едва очнувшись, увидел огромную, ярко желтую луну. Она так низко свисала надо мной, что мне на миг показалось, что она вот-вот может сорваться. Было очень тихо, только изредка слышался шум волн и где-то кричала ночная птица. Я с трудом поднялся. Усадьба казалась совсем новой. Белые стены в освещении золотистого света луны Она вовсе не утратила свой былой блеск. Напротив, в ней словно продолжалась своя жизнь, и я уже видел эту жизнь. При тусклых свечах, наполненной нежной грустной мелодией рояля. Я слышал уже шорох шелка и звон фарфоровой посуды…

Я встряхнул головой. И поморщился от боли. Голова страшно гудела. И я, собрав все свои силы, шатаясь и спотыкаясь, стал вновь пробираться сквозь густые заросли, но уже в обратную сторону. Прочь от этого загадочного места…

– Тим, Тим, Тим, – она шептала сквозь слезы. Она целовала мое исцарапанное до крови лицо, мои вздувшиеся волдыри на коже. Тим, Тим, я так за тебя боялась.

Я слабо освободился из ее объятий. Упал на диван и прикрыл глаза.

– Что случилось, Тим? Ну, ответь же мне! Пожалуйста, Тим! Что случилось? Если бы я это знал…

– Если бы я это знал, Марина. Но… Но в общих словах, я искал тебя, – устало ответил я, так же не открывая глаз.

– Искал? Меня? Где? Где я могу еще быть, как не у моря? Я купалась, как всегда, Тим. А когда пришла – увидела твои вещи. Боже, я не знала, что делать, куда ты пропал, Тим?

– Я искал тебя, – я наконец открыл глаза и в упор на нее посмотрел. Она на корточках сидела возле меня и гладила мои руки. – и искал тебя в старой усадьбе.

– Усадьбе??? – с ужасом воскликнула она. И резко встала.

– О Боже!

И тут я заметил Немого. Он как всегда, робко сидел на стуле. И преданно смотрел на Марину.

– Значит тебе все рассказали, – тихо пробормотала она. – Тим, когда слухи прилипают, их трудно отмыть.

– Я знаю, Марина. Вот поэтому, ты и должна была сама мне все рассказать. Ты должна была верить человеку, которого любишь. Ты меня любишь, Марина?

Она повернулась ко мне. И ее лицо было мокрым от слез.

– Почему ты это спрашиваешь? Зачем? Если это и так ясно.

Слон опустил голову. И тяжело вздохнул. Она подскочила к нему. И крепко пожала его толстую руку.

– И тебя я, конечно, люблю, Слон. Мой славный, добрый Слон. Мой верный дружище.

– А когда-то ты еще любила Самойлова.

Марина вздрогнула. А Слон закрыл лицо руками. Я вплотную приблизился к немому и оторвал его руки от лица.

– Скажи, Слон, он правда писал эту картину?

Слон поднял на меня полные слез глаза и закивал в ответ.

– И эта картина была прекрасна?

Слон беззвучно заплакал.

– Что там было нарисовано, Слон?

Слон попытался жестами что-то изобразить, но безнадежно махну рукой. Видимо, не один я его об этом спрашивал.

– Это трудно передать, да, Слон?

Он кивнул.

– Даже словами?

И он вновь кивнул. А я обратился к Марине.

– Марина, но ты… Неужели тебе он так и не показал эту картину?

Марина вздохнула.

– Я его даже об этом и не просила. Я знала. Если он захочет… Он сам должен был этого захотеть.

– Кем он был в твоей жизни, Марина? – этот вопрос я буквально выдавил из себя.

Она посмотрела на мой растерянный вид и улыбнулась.

– Всем, всем, всем. И отцом, и братом, и защитником, и душеспасителем…

– И любовником, – уже твердо сказал я. И схватил ее за руку. Она вырвалась. И ее вызывающий взгляд злобно бегал по моему лицу, фигуре.

– Как ты посмел, Тим! И ты… Ты оказывается тоже, как они.. Ты обидел, меня. Кто угодно. Но Самойлов… Он был для меня всем. Если хочешь – даже Богом! Он дал мне крышу над головой, за короткое время он научил меня любить жизнь и понимать мир. Он научил меня чести и научил ненавидеть бесчестье. Он был лучше всех нас! Он был так талантлив и никогда не кичился этим! Он отличался от этих городских снобов, которые заезжают сюда в поисках экзотики! Он мог возвыситься над всем миром. Но он предпочитал жить здесь, и видеть здесь мир возвышению, таким, который он придумывал сам. И зачем так все опускать, Тим! И зачем самому опускаться до жалких сплетен, до бездарных фантазий. Ведь это самое простое, что может придти в голову. Любому обывателю! Почему и ты, Тим… Почему и твой уровень мыслей оказался таким ничтожным! Неужели я в тебе ошиблась…