Мое лицо сейчас, наверное, под цвет его свитера. Пытаюсь вникнуть в то, что он мне говорит.
— Конечно, так просто это тебе не обойдется… Нужно будет кое–что почитать, посмотреть кой–какие фильмы… Вот тебе пара билетиков на просмотр в Дом кино, пойдешь со своим мальчиком… Так вот, на первый раз даю тебе задание…
В комнату входит пожилой мужчина с живыми, цвета спелой вишни, глазами. Смотрит на меня и подмигивает.
— Костик, где ты ее добыл?..
— У Альперовича снялась.
— Стой, стой, стой… Это та, что там моргала и плакала?
— Ну!
— Так это ты была?
— Я…
— Этот гад Альперович всегда найдет изюминку.
— Что ты, Митя! Тут фунт изюму!
— И что ты ей хочешь дать?
— Да эту, Нюру…
— Какую еще Нюру?
— Да есть там такая Нюра.
— И что он вам говорит? — Митя обращается ко мне, но ответа не ждет, а тут же начинает говорить сам: — Не слушай ты его, старушка… Ничего не читай и ничего не смотри. Не забивай себе голову сквозными действиями и сверхзадачами…
— Митя, иди ты знаешь куда! — обрывает его режиссер.
— Ухожу, ухожу, ухожу, — говорит Митя и на прощанье делает мне ручкой.
— Эти безработные трепачи… Шляются где попало и языком молотят, — ворчит режиссер, — вот теперь с мысли сбился…
— Вы говорили, что задание…
— А, да–да… Слушай, пойдем, я провожу тебя до остановки, а то тут ведь не дадут поговорить.
— Идемте…
— Так вот в чем там фокус. Нюра любит главного героя. Она его очень любит, но тут приезжает красавица врач, и он на ней женится. И вот у них там свадьба, а Нюра, можно сказать, ни при чем… Вполне вероятно, что она там многим отказывала из–за него, или еще что… В общем, сама почитаешь. Ты быстро читаешь?
— Да.
— Посмотри у Андерсена «Русалочку», пригодится. Идея та же. Первый бал Наташи Ростовой погляди В общем…
— Этот пижон — Костя, или этот пижон кто–то другой? — вдруг раздается сзади громкий голос.
— По–моему, этот пижон — Костя… — говорит второй голос.
Мы оборачиваемся.
— И тебе не стыдно заставлять нас искать тебя по всему городу? — мужчина с подвижным лицом, изысканно одетый, хватает режиссера за грудки.
Второй, маленький курносый парень, тут же изображает две пощечины режиссеру (старый прием: не дотрагиваясь до лица, шлепает по своей собственной ладони).
— В чем дело, дети?
— Шарый закатил бал. Мы уже намариновались немножечко по этому случаю, но Шарый просил тебя отыскать… Ищем по всему городу. Дома тебя нет, на студии нет…
— Я только что со студии. Шарый–то мне действительно нужен…
— Его пока нет, но скоро приедет. Жену в отпуск провожает…
— Вообще–то Шарый очень нужен, — повторил режиссер, почесав в затылке.
— Тогда надо ловить такси, — сказал маленький.
— Ну, я пойду. — Я тронула режиссера за рукав.
— Ни в коем случае, — сказал мне мужчина с подвижным лицом, — вы что, хотите, чтобы Дима умер среди мужиков и какой–нибудь мужик прикрыл ему пятаками глаза? А Дима хочет, чтобы это сделали вы. Верьте Диме.
Режиссер молчал. Ему, наверное, было неловко передо мной.
— Я все–таки пойду, простите…
— Костя! Если ты не скажешь ей, чтобы она осталась…
— Оставайся, чего там, — промямлил режиссер.
— Нет, вы смотрите, как он заговорил с тех пор, как ему доверили фильм, а? — продолжал Дима уже в такси, изо всех сил притискивая меня к дверце. — Вы смотрите, какой он стал важный, а? Да ты Шарому должен пятки лизать, что он согласился с тобой работать. Да с ним бы любой режиссер за милую душу связался, а он тебе, гаду, сценарий отдал… Шарый — человек! Верьте Диме!
Народу на «балу» было немного: некрасивая женщина, одетая с иголочки, которая налево и направо улыбалась и громко рассуждала о новых фасонах лифчиков; красивый мужчина, лицо которого мне показалось знакомым и который все время повторял, что он «старый и больной человек», больше ничего за весь вечер он не мог придумать; разбитной, немножко истеричный рубаха–парень с гитарой; Дима и невысокий курносый парень, который бегал за такси. И мы с моим режиссером.
Комната, как я поняла, принадлежала тому самому Шарому, который устроил весь этот сбор.
Комната мне понравилась: было в ней что–то такое, что возбуждало любопытство. Может быть, книги, а может быть, большие, темного дерева, наглухо закрытые Шкафы, в которых могло храниться все, что угодно.
Пахло старой бумагой и почему–то — сухой травой.
— Я думаю, можно приступить, — сказал Дима, потирая руки.
— Подождем Шарого, — отозвался режиссер.
— И Пиня вышел, — сказала женщина.
— А Пиня–то куда?
— Да девочку решил какую–нибудь найти, они же на него, как мухи на мед… А то тут у нас женщин раз–два и обчелся… Скучно.
— Женщины! Займитесь пока столом!
Чтобы заняться столом, надо было выйти на середину комнаты, и пока я шла, я все думала о том, как надо идти, чтобы не казаться испуганной и жалкой, поэтому дважды споткнулась.
Я разворачивала свертки с продуктами и неловко шлепала их на тарелки.
— Так же нельзя, нельзя, как вас зовут?
— Марина.
— Нельзя так, Марина. Сыр надо обрезать и разложить как следует, чтобы было по–человечески, — говорила мне женщина (все называли ее Микки), — а так нельзя…
Я обрезала сыр, раскладывала, как мне казалось, по–человечески, но Микки это не нравилось, она все переделывала заново с укоризненной улыбкой на лице.
