Марина - [13]

Дни действительно стали намного короче. Если исключить восемь часов работы, полтора часа транспорта, восемь часов сна (хотя — восемь ли?), то остается так уж много. Совсем немного. И их надо тратить на дело. Как все девчонки, я думаю о театральном институте. Не в актрисы, нет, здесь у меня хватает юмор даже не мечтать. Но хотя бы на театроведческий! А чего еще хотеть школьной умнице, которая понемножку знает все и преуспевает в гуманитарных науках?

Я честно беру в библиотеках нужные книги — тут и воспоминания старых актрис, и похвальба никому не известных актеров, работавших во всем известных театрах, и упоительное красноречие известных актеров, фотографии, фотографии, фотографии…

Иногда попадается слово, иногда предложение. А иногда целиком хорошая книга. И тогда мне начинает казаться, что я и правда люблю театр, но только не так, как подобает любить умнице и театроведке, а так, как любят красивые дурочки, которым хочется блистать.

И те сорок пять минут, что я добираюсь на троллейбусе до завода, я трачу на то, чтобы представить себя то Элизой Дулитл, то Жанной д'Арк, то Антигоной.

Я еду в троллейбусе по заспанному городу, и если не рычу про себя монологи или стихи Вознесенского, сплю и бьюсь лбом о троллейбусное стекло, уезжаю в Гавань, и только там меня будят какие–нибудь вредные люди, которые давно видели, что я сплю, но вот же… И следует длительное объяснение, а мне до того хочется спать, что даже не могу злиться.

Опаздывать несладко: с утра начальство злое — ездят издалека.

Потом работа. Семь часов за машинкой, час перерыва. Это только кажется, что скучно, говорится только так, что эти часы надо выкинуть, но ведь и в эти часы идет своя жизнь.

Например, пробежаться до дальней уборной и обратно. Ведь нельзя же все время сидеть на месте как пришитой, а до обеда далеко, да и с девчонками хочется переброситься парой слов. Казалось бы — почему не пробежаться? Работа терпит, в начале месяца так и совсем делать нечего, но…

Наша начальница Вера Аркадьевна не имеет права быть начальницей. Нет, она очень толковая тетка, организатор и прочее, но у нее нет специального образования, поэтому ее в любую минуту могут сместить, а она очень боится этого.

Неделю перед каждой получкой мы работаем сверхурочно— расшифровываем сводки о зарплате, начисляем премии и т. д. За это нам полагается отгул, но Вера Аркадьевна опасается, что это заводскому начальству не понравится, поэтому из нашей бригады (я, Валечка и Надька) отгул дается только Надьке, а мы с Валечкой сидим и облизываемся. Нам обещают в следующий раз, но в следующий раз повторяется то же самое. Надька смеется над нами, называет дурами, но при случае жалуется Вере Аркадьевне, что мы слишком часто бегаем то пить, то просто так, а она, бедняга, за нас отдувается.

И все–таки мы бегаем. Мы выбираем моменты, когда начальница выходит, а Труба (ее заместительница) начнет болтать по телефону. Потому что если уж Труба взяла в руки телефонную трубку, то не скоро ее положит.

Выскальзываем по одной, собираемся где–нибудь в закутке между станками в соседнем цехе и быстро обмениваемся новостями. Куда ходила, что читала, что смотрела, с кем, приходил ли он, какое шить платье и так далее.

Чуть ли не каждый месяц Валечка трагическим шепотом сообщает, что она, кажется, беременна, что если это так, то лучше умереть, но что если проскочит и на этот раз, то она больше никогда, никогда…

— Ты лучше скажи: собирается он на тебе жениться или нет? — грубо обрывает ее Лиля.

— Да, понимаешь, он хочет летом. Сейчас у нас и денег–то на свадьбу нет.

Но проходит лето, а Валечка все не выходит замуж.

— Он паспорт потерял, — отвечает она на наши вопросы.

Потом паспорт найден, и Валечка говорит:

— Он думает зимой, когда его родителям квартиру дадут.

То, что Мишка никогда не женится на Вале, понятно всем, и в первую очередь ей самой, она даже откровенно говорит нам об этом, но только тогда, когда нет Светки. Вообще без Светки все девчонки откровеннее, и только у меня с ней хорошие отношения, хотя и не по моей, а по ее инициативе. Во–первых, мы с ней одногодки, во–вторых — с одинаковым образованием. И примерно и одинаковых семей, хотя насчет семей выясняется скоро, что Света обскакала нас всех, ее отец — главный инженер на большом заводе.

Света не обладает моим красноречием, она не рассуждает о герое и массах, но она умеет вести себя так, что всем сразу ясно — она не человек массы. Мне нравится в ней это, потому что сама–то я в данном случае совсем не на высоте. Вместо того чтоб воспитывать заблудшие души Валечки и Лили, спасать их от той чудовищной пропасти, в которую они катятся, я слушаю их рассказы раскрывши рот и смешу своими вопросами, причем если сначала у меня это выходило случайно и непосредственно, то теперь я, как ребенок, получивший поощрение, выкамариваю изо всех сил. Мне это самой уже надоело, но на меня смотрят, как на популярного актера кинокомедии: я еще ничего не сказала, а все уже смеются. И это вместо того чтобы спасать! Спасать! Мое любимое слово в этом распрекрасном возрасте. Не человек, а целая спасательная станция.