Марина Цветаева - [29]

Как весело сиял снежинками

Ваш — серый, мой — соболий мех,

Как по рождественскому рынку мы

Искали ленты ярче всех.

. . . . . . . . . .

Как голову мою сжимали Вы,

Лаская каждый завиток,

Как Вашей брошечки эмалевой

Мне губы холодил цветок.

Настроение стихотворения — не знающее преград сексуальное счастье. Цветаева хочет удовлетворить любое желание возлюбленной: украсть для нее икону, «хорошеть до старости». Вид церквей и монастырей, религиозные образы в соединении с праздничной атмосферой толкотни создают свадебное настроение. Но в основании этой страстной любви — отношения матери и дочери, которые просвечивают сквозь стихи. В последних строках Цветаева, кажется, видит себя мальчиком, которого так хотела ее мать:

Как я по Вашим узким пальчикам

Водила сонною щекой,

Как Вы меня дразнили мальчиком,

Как я Вам нравилась такой…

Действительно, во многих стихах этого цикла Цветаева видит себя ребенком, а их любовь — превыше неверности. Если одна из них окажется неверной, убеждает она Парнок, «все проснется — только свисни под моим окном».

В своих стихах к Цветаевой Парнок — старшая, более сильная и опытная из них, предлагает материнскую любовь. Одно из них начинается со строчки Сафо: «Ты явилась мне неловкой девочкой».

О, одна строчка Сафо стрелой пронзила меня!

Ночью я размышляла над этой кудрявой головкой,

Изменяя дикую страсть моего сердца

На материнскую нежность.

Возвышенная романтика вовлекла обеих женщин в их личный мир, тайный мир нежности и страсти, далекий от реальности войны, от семьи, обязанностей. Как обычно, Цветаева отказывается видеть что-либо, кроме своего заранее составленного мнения. Ее Парнок — это романтическая героиня — бледная, рыжеволосая, с «хрипотцой цыганскою» в голосе. Полякова, однако, предлагает нам совсем другой образ Парнок. Она пишет, что на фотографиях того времени она выглядит мягкой, даже нежной — и конечно не властной. Единственная черта, объединяющая с цветаевской героиней, это высокий, выдающийся лоб. Для Цветаевой не имело значения, носит Парнок демоническую маску, созданную самой Мариной, или она и в самом деле одержима; ее слепое увлечение продолжалось с неослабевающей силой к возрастающему ужасу друзей.

Очевидно, в этот период у Эфрона тоже был роман. О его связях на стороне в то время или позже мало что известно. Он, конечно, был осторожен. В январе 1915 года мать Волошина писала: «Сережин роман подошел к концу без хлопот, но Маринин становится сильнее, и с такой неудержимой силой, что его уже не остановить. Она должна его пережить, и кто знает, чем это кончится?» Той весной Эфрон был мобилизован, но продолжал посещать Москву и Коктебель, иногда в отсутствие Цветаевой. В разгар страсти Цветаева была готова — как будет и позднее — пожертвовать даже своими стихами ради любви.

Я иду домой возможно тише:

Ненаписанных стихов — не жаль!

Стук колес и жареный миндаль

Мне дороже всех четверостиший.

Голова до прелести пуста,

Оттого что сердце — слишком полно!

Дни мои, как маленькие волны,

На которые гляжу с моста.

В мае 1915 года Цветаева и Парнок вместе поехали в Коктебель, а в июне на Святые горы, курорт с минеральными водами в Белоруссии. В Коктебеле к Цветаевой присоединились Аля с няней и сестра с сыном. Цветаева, казалось, играла семейную, домашнюю роль, заботясь о стирке белья и небольших покупках для Парнок. Она продолжала исправно вести записи, из которых видно, что она носила яркие, эффектные блузки и платья, в то время как Парнок одевалась ближе к мужскому стилю. Цветаева не дождалась Сергея, прибывшего в Коктебель несколько дней спустя после ее отъезда с Парнок. Но со Святых гор Цветаева писала сестре мужа Лиле:

«Вечерами, когда уже стемнело, — страшное беспокойство и тоска: сидим при керосиновой лампе-жестянке, сосны шумят, газетные известия не идут из головы, — кроме того, я уже 8 дней не знаю, где Сережа, и пишу ему наугад то в Белосток, то в Москву, без надежды на скорый ответ. Сережу я люблю на всю жизнь, он мне родной, никогда и никуда от него не уйду. Пишу ему то каждый, то — через день, он знает всю мою жизнь, только о самом грустном я стараюсь писать реже. На сердце — вечная тяжесть. С ней засыпаю и просыпаюсь.

Соня меня очень любит и я ее люблю — и это вечно, и от нее я не смогу уйти. Разорванность от дней, которые надо делить, сердце все совмещает.

Веселья — простого — у меня, кажется, не будет никогда и вообще, это не мое свойство. И радости у меня до глубины — нет. Не могу делать больно и не могу не делать…»

Хотя любовная связь с Парнок была далека от окончания, письмо показывает перемену в настроении. Цветаевой тягостно положение между Эфроном и Парнок. Тем не менее она ожидала, что сама будет контролирующей силой и сами выберет, продолжать ли те и другие отношения, или расстаться с Парнок на своих условиях.

Стихи Парнок, написанные на Святых горах, говорят о холоде, слезах, о страхе смерти. Она все еще обращается к Цветаевой за утешением, но, кажется, осознает, что ее возлюбленная оставляет ее без внимания. Когда они вернулись в Москву, Парнок, очевидно, приняла тот факт, что их любовь подошла к концу. По возвращении в Москву она писала: