Марина Цветаева - [26]

Когда Таиров попросил Цветаеву прочесть несколько стихотворений, Еленев отметил ее самоуверенную, почти вызывающую манеру: «Она начала произносить стихи. Ровным, слегка насмешливым голосом… Ее серые глаза, однако, были холодными, ясными. Эти глаза не знали страха, еще меньше — смирение или покорность». Гибельное несоответствие между мягким, слабым Эфроном и непреклонной надменной Цветаевой было заметно уже тогда.

С самого начала в восприятии Эфрона Цветаевой было очевидно глубокое противоречие. Ей нужно было видеть его соединением ранимости и бесстрашия, страсти и верности, нежности и решительности, души и тела. Она ожидала, что он будет жить согласно ее высоким требованиям, так же как позже требовала от своих возлюбленных, детей и от себя. В ранней поэзии она умоляет его войти в мир ее детства и изображает его «внучеком», «маленьким темноволосым мальчиком» и «маленьким мечтателем». Она также наделяет его чертами романтического героя ее постоянных поисков:

В его лице я рыцарству верна.

— Всем вам, кто жил и умирал без страху. —

Такие — в роковые времена —

Слагают стансы — и идут на плаху.

В противоположность, Эфрон демонстрирует исключительное понимание основных побуждений Цветаевой. Семнадцатилетняя Мара в «Колдунье», небольшом рассказе из его сборника «Детство», опубликованного в 1912 году, явно изображает Цветаеву. Мара приезжает в гости к подруге, двум маленьким братьям которой сказали, что она сумасшедшая. Она и в самом деле кажется странной. Ночью она ходит по комнате, курит день и ночь, пьет крепкий чай и черный кофе, ест очень мало и презирает размеренный порядок жизни. Когда мальчики спрашивают ее, почему она губит свое здоровье, она отвечает: «Мне постоянно нужна стимуляция, только в возбуждении я настоящая». Ей не интересна простая действительность вокруг нее. «Воображение никогда не предавало меня и не предаст», — говорит она. Мара боится старости и верит, что умрет молодой. Сейчас же, в семнадцать лет, она может быть всем — «колдуньей, русалкой, девочкой, старухой, барабанщиком и амазонкой — всем! Я могу быть всем, я люблю все, я хочу всего!»

Это останется правдой на протяжении всей последующей жизни Цветаевой. Эфрон сохранит в ней особое место, возможно потому, что он был ее первым возлюбленным и отцом ее детей. И, что еще важнее, он оставался безопасной, хорошо знакомой гаванью, куда она могла возвращаться снова и снова. Он стал сначала «сыном», позже — «братом», всегда выходящим из той же «колыбели». Он был «долгом» в ее жизни. Она всегда оставалась по-своему верной ему. Но более чем через двадцать лет она писала другу: «Брак и любовь скорее разрушают личность, это суровое испытание. […] Ранний брак (как у меня) вообще бедствие, удар на всю жизнь».

К счастью, Цветаева не знала обо всех ударах, уготованных ей судьбой. Она все еще жила в состоянии оптимистичного ожидания. Она носила ребенка Эфрона. Они с Эфроном основали издательство, выпустившее в 1913 году томик под названием «Из двух книг», куда вошли ее любимые стихи из двух первых сборников. Приближалось и открытие музея отца, которое в мае 1912 года стало официальным событием, на церковной службе присутствовал царь и его семья. Музей был переполнен сановниками в мундирах, увешанных медалями, и их женами в белых закрытый платьях. Марина и Ася, обе беременные, были гордыми свидетельницами события.

Осенью 1912 года у Эфронов родилась дочь. Цветаева записала в тетрадь: «Аля — Ариадна Эфрон — родилась 5 сентября 1912 года, в половину шестого утра, под звон колоколов.

Девочка! — Царица бала!

Или схимница, — Бог весть!

Чтобы тихая в печали,

Чтобы нежная росла.

Я назвала ее Ариадной, вопреки Сереже, который любит русские имена, папе, который любит простые имена, […] друзьям, которые находят, что это «салонно». […] Назвала от романтизма и высокомерия, которые руководят всей моей жизнью».

Действительно, это имя очень много значило для Цветаевой. Легенда о Тезее и Ариадне станет темой одной из ее главных пьес. Хотела ли Цветаева для дочери роли женщины, которая управляет, ведет, спасает своего мужчину? Или она как-то отождествляла образ нити с пуповиной — этой неразрывной связью со своей матерью, а теперь с дочерью?

Цветаева обожала дочь. В ее дневнике записана каждая мельчайшая деталь ее внешности, ее роста и развития. Для Цветаевой она была дочерью поэта и красивого отца, дочерью, которой она хотела владеть так же исключительно, как хотела владеть книгой или любовью мужчины или женщины. В сентябре 1913 года, когда Але был год, Цветаева написала в дневнике, что, когда девочка позвала сестру Эфрона, а не ее, она почувствовала себя оскорбленной: «Я молчу, я даже не смотрю на тебя [Алю] и чувствую впервые — ревность».

Несмотря на всю свою преданность, Цветаева на самом деле не видела дочь. В стихотворении, написанном, когда Але было четыре года, она сравнивает ее внешность с внешностью Наполеона. Позже она увидит то же сходство в своем сыне. Цветаева хотела для дочери всего, чего хотела для себя:

Ты будешь невинной, тонкой.

Прелестной — и всем чужой.

Пленительной амазонкой,