Марианская впадина - [44]

У меня опять потекли слезы.

– Но тогда, может, случилось бы что-то другое. Вы – взрослый человек. Вы не можете постоянно и беспрестанно следить за другим человеком, его всю дорогу оберегать. Не получится! Вы же не оставили его легкомысленно играть на автотрассе. Он был в путешествии вместе с родителями, боже мой! Так же и ваши родители могут чувствовать себя виноватыми.

– Они и чувствуют, – тихонько вставила я.

– Значит, все в вашей семье виноваты? Прекрасно, все-таки распределение работы на всех, да?

Я молчала.

– Жизнь нельзя остановить, понимаете? Это невозможно. И смерть невозможно контролировать, потому что она – часть этой безумной дороги по имени Жизнь. То есть…

Он резко поднял руки вверх и задел крышу палатки.

– … я умру! И это будет скоро! Думаете, мне сильно хочется? Мне это вот совсем не подходит, но смерти до этого дела нет. И думаете, она как-то приняла во внимание, что я тогда как раз купил трейлер, когда она забирала с собой Хельгу? Нет. Я имею в виду, то есть… Прямо сейчас на нас могут упасть замерзшие экскременты, и тогда все, занавес…

– Что? – я озадаченно уставилась на него.

– Я видел это в одном документальном фильме. Там однажды из самолета выпали замороженные экскременты пассажиров. У них, вероятно, по ошибке люк открылся или что-то такое – над населенным пунктом. И тогда этот огромный замороженный ком упал на женщину и убил ее.

– Вы меня дурите.

– Нет. Это было на самом деле. И что, думаете, эта женщина с утра подумала: «Ой, глупо будет, если меня сегодня комок дерьма зашибет, останусь-ка я лучше дома». И думаете, ее муж сидел дома с мыслью: «Может, стоит помешать ей сегодня выходить из дома, а то вдруг на нее комок дерьма упадет и убьет ее!»

Я чуть улыбнулась, что придало Гельмуту уверенности говорить дальше.

– Разумеется, он ничего такого не думал и не делал. С чего бы, собственно? Как он мог о чем-то подобном догадываться? И откуда вы могли знать, что ваш брат во время этого путешествия утонет в море? Это никак не связано с вами. Это не ваша вина, потому что вы никакого, абсолютно никакого отношения к этому не имели. Я не мог знать, что мальчишки нечаянно столкнут моего сына в воду. Мальчишки не знали, что Кристоф упадет и утонет. Эти вещи происходят, и мы ничего не можем сделать.

Теперь я все-таки посмотрела на то, что осталось после Лутц.

– Люди погибают, лисы съедают куриц, люди умирают от рака. Все это страшные вещи, но они происходят. И эта смерть – не последняя. Ваши родители умрут, и когда вам будет столько лет, сколько мне, вы будете рады, если в живых у вас останется столько друзей, что можно будет собрать их на партию в скат.

– Это не сильно утешает.

– Но это правда. И я говорю вам это, потому что жизнь не остановить кнопкой «пауза», чтобы она вас подождала. Она продолжается, и вы тоже все больше приближаетесь к смерти. Горевать – это нормально, долго горевать – и это нормально, но два года спустя ставить крест на своей жизни – это не нормально. Стоять у ограждения перед обрывом и желать найти в себе силы, чтобы прыгнуть, – не нормально!

Я чувствовала себя уличенной.

– Вы это заметили, да?

– Конечно. Я это по себе знаю. Вы производите впечатление девушки, которая постоянно думает о смерти, и о своей собственной тоже. Вы хотите умереть?

– Я… ну… да.

Я удивилась, насколько легко это слетело с моих губ.

– Приятно, что можешь это сказать вслух, правда? – спросил Гельмут и посмотрел на меня пронизывающим взглядом.

– В общем, да. Подождите, я скажу еще раз: да, я хочу умереть. Ух ты, бомбическое ощущение, – я на мгновение остановилась, прежде чем продолжить. – Я часто думаю: наплюй на все, Паула. Но потом я вспоминаю о маме и папе, и у меня не хватает духу. Потому что я себя спрашиваю: что тогда? Если оба ребенка умерли, что они будут делать тогда? Тоже убьют себя? Или будут просто существовать, вести растительную жизнь, как я это делаю уже два года? Не знаю.

– Да нет, знаете.

– Я знаю, что так не пойдет – ну, суицид.

– Вот именно.

– Но жить дальше – тоже не пойдет.

– Но ведь идет же, получается. А что вы сейчас-то делаете?

– Наполовину как-то.

– У вас пульс есть, мозг работает, и все остальное?

– Вот оставьте все эти банальности, пожалуйста.

– Значит, вы живете. Нравится вам это или нет, это другая история.

– А что мне делать?

– Дышать. Есть. Спать. В туалет иногда ходить.

– Да нет, я имею в виду…

– Я знаю, что вы имеете в виду, – резко оборвал меня Гельмут, – но иногда все это перестает работать, и это очень неприятно, да.

– Да.

– Да.

Я вздохнула: кажется, стало все еще запутаннее, чем раньше.

– Вы хотите умереть? – спросил Гельмут еще раз.

– Я же это только что сказала.

– Или, – громко перебил он меня, – или вы просто не хотите жить?

– А это не то же самое?

– О, нет, совсем нет. Когда люди хотят умереть, они делают это. Их невозможно удержать. Первая попытка, может быть, и не удастся, может, и вторая, но третья – получится наверняка. Кто хочет умереть, тот умрет. И все тут! И ничего не поделаешь: они хотят смерти, какова бы ни была на то причина.

– Ну, я не знаю.

– Это у меня теория такая. Придется вам дослушать. У людей, кто