Марианская впадина - [37]

Мы прошли мимо очень маленькой простенькой церквушки с побеленным фасадом и вступили прямо на кладбище.

– Знаете, чем отличается церковный погост от просто кладбища? – обратился ко мне Гельмут.

– Не-а.

– Кладбища были здесь поначалу в ведомстве церквей и устраивались из практических соображений рядом с церквями. Потом позже посчитали необходимым иметь и муниципальные кладбища. В конце концов, не все – христиане.

– А-а, ну да, отлично. Поблизости. Это кладбище… – начала было я.

– Погост!

– Но разве не является каждый церковный погост одновременно кладбищем? То есть не каждое кладбище является погостом, но каждый погост – это сразу и кладбище? Что-то вроде, как с квадратом и прямоугольником, нет?

Гельмут ехидно сверкнул глазами в ответ.

– Что я, собственно, спросить хотела: вот это место, оно ведь уже старинное? Производит, по крайней мере, такое впечатление. Церковь тоже как будто довольно старая.

– Да, – прошипел Гельмут недружелюбно и пошел вперед.

Понятно, экскурсии не будет. Когда мы уже стояли на погосте, я увидела, что он отличался от всех кладбищ и церковных кладбищ, какие мне до сих пор приходилось видеть.

Первое, что бросалось в глаза, были надгробные камни, если их таковыми вообще можно было назвать. На всех могилах стояла одна и та же модель: каменный цоколь, на котором высился черный металлический крест, обильно украшенный всякими завитушками. А в середине креста находилась виньетка с черно-белой фотографией умершего человека.

По-моему, это было бомбезно. Я переходила от могилы к могиле и смотрела, что за люди там лежали. Большинство из них умерли в преклонном возрасте, лишь несколько из них были моложе шестидесяти. На дальнем конце находились две детские могилы. Они выглядели так же, как и остальные, отличались лишь тем, что там еще игрушки лежали, а в земле торчали мельницы-вертушки. Кажется, существует что-то вроде договоренности относительно детских могил, с которой все молча соглашаются. Куда ни придешь, везде на детских могилах крутятся на ветру пластиковые мельницы.

Пройдя все ряды, я подумала, что похороны случаются здесь нечасто – три-четыре раза в год – и на надгробиях значатся всего четыре или пять фамилий.

– Сколько здесь всего могил? Сорок? Пятьдесят? – спросила я.

– Ну, посчитать сможете сами, надеюсь? – пробурчал Гельмут.

Я начала считать: пятьдесят три.

Гельмут остановился перед одной могилой. В середине креста на виньетке была видна свадебная фотография, вероятно, очень старая: скорее всего, из времен перехода от девятнадцатого века к двадцатому, предположила я.

– Это родители Хельги, – сказал Гельмут.

– Я думала, мы собирались навестить ее бабушку?

– Да, бабушка с дедушкой тоже здесь похоронены. Ниже взгляните, – он показал на маленькую металлическую табличку, воткнутую в землю. Георг Баумгартен и Паула Мария Баумгартен, урожд. Шустер, – прочитала я. Даты рождения и смерти отсутствовали.

– Бабушку Хельги звали как меня!

– Верно, – кивнул Гельмут.

– Забавно!

– Да, немного.

Он открыл урну, а я гладила Лутц по головке и наблюдала за ним. Гельмут наклонился, покачнулся. Но пока я соображала, как мне его подхватить, держа Лутц на руках, ему удалось поймать равновесие. Он сунул руку в урну, достал полную горсть пепла и посыпал им могилу, потом ботинком подгреб сверху немного земли.

– Вот теперь они все вместе, – тихо сказал он. – Это хорошо. Это правильно.

– А какой была ее бабушка?

– Ну, Хельга на нее очень походила. Родители были жутко строгими и консервативными, а бабушка была вольнодумкой. Ей приходили в голову идеи, для того времени немыслимые, да и сегодня не обязательно везде само собой разумеющиеся. Например, многое по дому делал дедушка, несмотря на свою профессию. Он и с детьми сидел, большинство мужчин в то время считали, что это абсолютная обязанность женщины. Для Хельги бабушка была примером для подражания, и когда бабушка умерла, она очень скорбела. Но сейчас они снова вместе. Это хорошо. Это правильно.

Гельмут еще постоял над могилой, а потом медленно пошел к забору, глядя вдаль. Сразу за кованой решеткой начинался крутой склон, на сотни метров вниз, и на виду была вся долина. Гельмут еще раз опустил руку в урну и развеял горсть Хельги в долину. Ветер трепал его красную вязаную кофту, надетую поверх рубашки, и казалось, ветер хочет унести его в долину, прихватить этого щуплого старика с собой. Может, он унес бы его к Хельге. И я задумалась: а может, и мне полететь вместе с ветром? Может, он знает, где ты сейчас обитаешь? Может, он унесет меня туда, куда уходят все, когда умирают. Ведь все равно уходить – парой лет позже или раньше? Умереть сейчас или потом: какая разница?

Я подошла к ограде, где стоял Гельмут, и перегнулась через нее, чтобы посмотреть туда – далеко, в долину. Внизу змейкой извивалась дорога, ведущая в маленький, словно игрушечный, городок. Гельмут, стоя рядом, молча смотрел на меня.

– Вы же не собираетесь прыгнуть? – спросил он.

– Что? Я? М-м-м… нет. Что за глупости? Конечно нет! – я сделала шаг назад.

– А было похоже на то.

– Нет. Все в порядке.

Меня застукали на самых мрачных мыслях, которые в последнее время так часто бродили в моей голове. Он смотрел на меня, и я не могла истолковать этот взгляд.