Маргиналы в социуме. Маргиналы как социум. Сибирь (1920–1930-е годы) - [216]

Подобное снижение за столь малый отрезок времени сопоставимо лишь с эпохой войн и революций (1914–1921 гг.).

Правомерен вопрос, являлось ли репрессированное крестьянство (спецпереселенцы) консолидированным социумом со своим специфическим самосознанием, системой ценностей и групповым повелением? Ответ на него лежит в реконструкции облика и поведения крестьянства на «входе» в систему спецпоселений и в канун войны, т. е. спустя десять лет. Безусловно, в момент массовой депортации подавляющая часть высланных ассоциировала себя с крестьянством (но не с кулачеством), таковым продолжала оставаться в психологическом и поведенческом отношении и в период пребывания на спецпоселении. Этому способствовало как сохранение социально-демографической основы жизнедеятельности (крестьянская семья оставалась единицей «спецучета»), так и традиционной сферы занятости для значительной массы спецпереселенцев (земледелие, животноводство, лесозаготовки, промыслы, извоз и т. д.). Хотя в течение 1930-х гг. большая часть спецпереселенцев оказалась занятой в сферах индустрии (промышленность, строительство, транспорт), но и в этом случае спецпереселенцы использовались на производстве в значительной мере как неквалифицированная рабочая сила, занятая тяжелым физическим трудом, сохраняя в непроизводственной сфере традиционные черты жизнедеятельности (спецпереселенческие семьи на стройках, приисках, леспромхозах наделялись земельными участками для ведения подсобного хозяйства), консервируясь тем самым в пограничном положении полурабочих-полукрестьян. Тем более крестьянский характер поведения и деятельности сохранялся в среде спецпереселенцев, объединенных в неуставные сельскохозяйственные и кустарно-промысловые артели, в которых характер труда, за исключением специфических черт его организации, практически не отличался от труда колхозников. Вместе с тем нельзя не видеть и условий и факторов, действовавших в направлении раскрестьянивания «по-социалистически». Крестьянство не только утратило в ходе «раскулачивания» свое имущество и собственность, но вместе с ними и свободу передвижения, выбора места и рода деятельности. Государство вторглось даже в крестьянскую структуру семейно-брачных, межпоколенческих отношений, серьезно деформировав их. Культивируя фаворитизм молодежи, выстраивая для нее систему льгот и привилегий (обладавших ценностью только в системе спецпоселений), власти создавали уродливую иерархию отношений внутри семьи, в которой глава (отец) оказывался в своем социальном статусе зачастую ниже детей, получавших возможность образовательного и должностного роста внутри спецпоселений, а также выезда из них. Государственный патернализм породил такие гротескные формы, как стремление некоторых родителей сдать или подбросить своих детей в детские дома. С той же целью родители, сбегая из спецпоселков, оставляли в них малолетних детей (родители объявлялись в розыск, а дети направлялись в детские учреждения и попадали в категорию «полусирот»).

Следует, однако, отметить, что спецпереселенцы-крестьяне, теряя одни черты и приобретая другие, имели признаки социума. Данный социум создавался искусственно, поддерживался принудительно режимными средствами, но, однажды возникнув, он, эволюционируя, просуществовал четверть века – продолжительность одного демографического поколения. За этот период ушла из жизни значительная часть высланных в начале 1930-х гг. глав семей, достигли совершеннолетия и создали свои семьи дети «кулаков», рождались и умирали внуки и дети спецпереселенцев. Семья оставалась на спецпоселении не только формальной единицей «спецучета». Сохранилась ее роль и значение как самоорганизующейся основы. Полученные нами среднестатистические данные на основе выборочного исследования 533 личных дел глав семей крестьян-спецпереселенцев, хранящихся в Информационном центре УВД Томской обл., свидетельствуют об этом: за время пребывания на поселении (1930 – начало 1950-х гг.) на одну семью в среднем приходилось 0,9 родившихся, а убывших – 0,57 чел. (в т. ч. 0,46 умерших и 0,09 бежавших); прирост составил 0,32 чел. В течение более чем 20-летнего периода эти показатели можно оценивать как свидетельство выживаемости спецпереселенцев-крестьян, цену которой в художественной форме прекрасно выразил Александр Галич:

Значит, так… на Урале

В предрассветную темь,

Нас еще на вокзале

Оглушила метель,

И стояли пришельцы —

Барахлишко сгрузив,

Кулаки да лишенцы —

Самый первый призыв!

Значит, так… на Урале

Холода – не пустяк,

Города вымирали

Как один – под иссяк!

Нежно пальцы на горле

Им сводила зима,

Но деревни не мерли,

А сходили с ума![1323]

Заключение

Проведенное исследование позволило эмпирически подтвердить, что в условиях сталинского общества происходило не упрощение социальной структуры (что характерно для моделей тоталитарного общества), а активное и целенаправленное переструктурирование всех общественных элементов – как «старых», традиционных, так и «новых», возникших в ходе модернизации. Целью же и итогом этого масштабного социального эксперимента явилось создание не прогрессивной классовой (по канонам марксистского обществознания), а квазиклассовой, по сути сословной структуры. Насаждавшаяся «сверху» искусственная маргинализация стала частью новой социальной политики сталинского режима. Государство в полной мере использовало объективно обусловленную переходным периодом повышенную социальную мобильность (сверху вниз и снизу вверх), при этом оно активно вмешивалось в процессы социальных перемещений – определяло их сроки, формы и масштабы. Далеко не всегда ожидавшийся и реальный результаты совпадали. Это показала еще Гражданская война, когда «Красный террор» принимал порой неконтролируемые формы и масштабы. Так, при проведении «раскулачивания» процесс приобрел совсем незапланированные широту и (отчасти) направленность. Однако социальные издержки и последствия социального переструктурирования для режима всегда были второстепенными, более важными оказывались цели, суть которых состояла в укреплении контроля и власти над обществом. Нельзя не увидеть, что в ходе социальных перемещений власть делала ставку не на положительный, а на отрицательный отбор. Дискриминации и репрессии обрекали саму формировавшуюся номенклатуру (и ее элиту) на ухудшение человеческого «наполнителя»: профессионализм управленцев и руководителей снижался. Массовая, протекавшая в самых разных формах антиинтеллигентская кампания привела к «вымыванию» и без того обескровленной потерями в войнах и в ходе эмиграции отечественной интеллигенции. Борьба «красной» профессуры и студенчества против «старых» преподавательских кадров привела к снижению качества преподавания и подготовки студентов. Она сказалась и на других областях интеллектуального труда. Крестьянство в процессе коллективизации и «раскулачивания» подверглось, вероятно, самой жестокой маргинализации, после чего процесс раскрестьянивания приобрел необратимый характер. Отрицательный социальный отбор коснулся даже квазиправящего класса – рабочих. Правда, здесь он проходил в специфической форме. Нельзя не заметить, что массированное выдвижение рабочих в сферы управления носило отчасти декоративный характер, призванный затемнить процессы формирования номенклатуры как нового бюрократического сословия. Но при этом рабочие как социальная группа лишались наиболее политически, культурно и социально активных элементов, т. е. замедлялись консолидация и рост самосознания этой группы. Кроме того, внутри самого рабочего класса одни группы (стахановцы) получали мощную поддержку власти, другие же (вчерашние крестьяне, выходцы из «социально-чуждых» слоев) в полной мере испытывали дискриминационные или ограничительные меры.