Маргиналы в социуме. Маргиналы как социум. Сибирь (1920–1930-е годы) - [215]

Облисполком предлагает разъяснить председателям сельсоветов и колхозов о вредности подобных ходатайств, так как по постановлению Правительства от 25 января 1935 г. лица, восстановленные в избирательных правах[,] не имеют права выезда из трудпоселения»[1317].

В приведенном выше бюрократическом документе нашла отражение амбивалентность массового сознания эпохи Большого террора, которая допускала проведение государственных репрессий и ожидание восстановления справедливости по отношению к «неправильно высланным» в начале 1930-х гг. Примечательна и избранная для этого тактика. Апелляция к власти была сформулирована на языке власти: если некогда сельсоветы своими решениями придавали государственному насилию легитимность, то теперь они пытались использовать полномочия низовых местных органов для легитимации возвращения крестьян из ссылки.

Наряду с родственными и земляческими связями определенную роль в консолидации спецпереселенцев играл этнический фактор. При расселении высланных из западных и южных регионов страны власти придерживались территориально-этнического принципа, поэтому в комендатурах возникали отдельные поселки с отчетливо выраженным национальным обликом – Нейгалыштадт, Курулдай, Хакасе, Башкирский, Львовка, Татарск, Новохерсонка и др. По сведениям, поступившим из 14 комендатур Западной Сибири (половина имевшихся) в ноябре 1931 г. в СибЛАГ, в поселках было «выявлено 19 народностей с общим количеством 18 940 человек, из которых детей школьного возраста – 2579 и неграмотных взрослых – 2455 человек»[1318]. В справке ГУЛАГ (январь 1932 г.) о школьном обучении детей спецпереселенцев, выселенных из национальных республик, сообщалось, что организация обучения на родном языке осуществлялась главным образом «по линии организации национальных групп в общих школах» (всего в спецпоселках ГУЛАГ было 562 школы)[1319]. В последующие годы из-за нехватки педагогических кадров и дефицита учебников, а также миграционных процессов внутри спецпоселений деятельность национальных групп в общеобразовательных школах сошла на нет. Несмотря на это, национальная самоидентификация выполняла свою позитивную консолидирующую функцию в деле адаптации этнических спецпереселенцев к условиям сибирских поселений.

Практически не сохранилось документальных свидетельств о значении конфессионального фактора в процессе выживания спецпереселенцев. Карательные органы осуществляли при высылке «фильтрацию», которая имела целью не допустить отправку с крестьянскими семьями священнослужителей. Для изоляции священнослужителей подвергали либо аресту, либо административной ссылке, но вне спецпоселений. Спецорганы не без оснований полагали, что «перевоспитание кулаков» несовместно с присутствием и деятельностью на поселении священнослужителей. Они предпринимали организационные усилия для развертывания антирелигиозной работы среди высланных детей и молодежи. В перечень пяти официально разрешенных к организации в поселках групп содействия добровольным обществам входил Союз воинствующих безбожников[1320]. В местах нового расселения верующие не имели возможности сохранять традиционные формы религиозной жизни, т. к. в начале 1930-х гг. здесь в крупных населенных пунктах (села, районные центры) повсеместно были ликвидированы культовые здания. На территории громадного Нарымского округа уцелела лишь православная церковь в рабочем поселке Тогур близ Колпашево. Однако ввиду жесткого комендатурного режима для верующих спецпереселенцев путь туда был закрыт.

В условиях спецпоселения религиозную организацию жизнедеятельности могли сохранять только компактно депортированные и также компактно расселенные представители «малых» конфессий, т. н. сектанты. Первыми представителями этой категории в Сибири оказались высланные в 1931 г. немецкие колонисты-меннониты.

В мае 1935 г. на спецпоселение в Нарымский округ было направлено «46 семей единоличников-сектантов, саботирующих выполнение гособязательств, численностью в 163 чел.» из с. Плешково Бийского р-на. В июне 1935 г. туда же из Маршанского района Воронежской области было депортировано 14 семей «молчальников»[1321].

Став спецпереселенцами, крестьяне, понеся громадные потери, выжили в комендатурах благодаря прежде всего сохранению традиционных форм самоорганизации. И хотя одни функциональные черты крестьянского хозяйства (экономическая самостоятельность) были утрачены, а другие (трудовая этика, мотивация деятельности) оказались серьезно деформированы, доминантой жизнедеятельности осталась семья. Семья являлась для власти объектом манипулирования, для крестьян же была средством и смыслом существования. Не случайно в качестве основной единицы учета в комендатурах была принята семья/хозяйство.

Материалы личных дел спецпереселенцев достаточно определенно свидетельствуют о нестабильности репрессированных крестьянских семей на спецпоселении на протяжении всего десятилетия. Основным источником разъединения и фактического ослабления вплоть до разрушения традиционно устойчивых крестьянских семей выступала политика властей. Репрессии в отношении глав семей, целенаправленные действия, имевшие целью оторвать молодежь от старшего поколения, фактическое провоцирование детей к отказу от своих родителей ставили большие, средние и даже малые крестьянские семьи на грань выживания. Стремлению властей не допустить «распыления» крестьянской ссылки спецпереселенцы отвечали неповиновением, которое выражалось в разных формах: они шли на раздел семей, заключали фиктивные браки, совершали побеги и т. д. В этой неравной борьбе потери несли обе стороны: государство не получало желаемой стабильности крестьянских хозяйств и их «прочного оседания» в комендатурах, уменьшались размеры семей спецпереселенцев, типичными становились неполные семьи. Важно, что росло число одиночек-бессемейных: если в 1930 г. средняя семья, отправленная на спецпоселение, насчитывала 5 чел., то в 1938 г. аналогичный показатель составлял уже 4 чел.