Маньяк - [61]

Когда зашли в кусты, все пошло по сценарию: бил ножом в лицо, живот, откусил язык и проглотил его. Потом похоронил в той могиле…

— Вот зверь… Вот зверь… — повторяла Феня.

— Так вот, — сказал Яндиев, — этого мальчика искали больше года и не нашли. Романыч об этом случае рассказал 5 декабря 1990 года. 12 декабря мы поехали вместе, Романыч ваш сам указал, где копать, на окраине кладбища. Можете посмотреть, как это было, как мальчика доставали из могилы…

— Вот зверь… Вот зверь… — только и повторяла Феня.

А Яндиев приводил новые и новые факты, эпизоды, когда убитых не удалось найти. Только признание Чикатило позволило установить, куда делся человек и что с ним случилось. Их было таких около двадцати, не скажи о них Чикатило сам, не назови он детали, с которых потом начиналось установление истины, следствию трудно, практически невозможно было бы что-то доказать… Феня поверила наконец и содрогнулась.

— Зверь… настоящий зверь… как же так?..

— А как же вы не видели всего этого, когда он приходил домой грязный, поцарапанный…

— Я видела. Бывал и в крови. И поцарапанный. Он объяснял, что грузил или разгружал что-то. Поцарапался вот… Ударился или что-то еще.

У нее это не вызывало подозрений: сама работала в снабжении, приходилось заниматься погрузкой и разгрузкой, не раз сама получала травмы. Разве могла предположить, что источник травм совершенно другой…

В это время Яндиеву пришлось организовывать смену фамилии, помогать в поисках нового места жительства для родных Чикатило. На квартиру сына в городе Шахты находился хороший вариант обмена, сын был согласен ехать в Ташкент. Но Яндиев напомнил о том, что в древней столице Чикатило оставил тоже свой кровавый след, там было совершено два убийства, и этот вариант пришлось отмести. Потом подвернулся еще один — теперь, по мнению Яндиева, вполне подходящий: предлагалась в одном из городов очень хорошая квартира, кроме того, для Фени была работа в столовой, и она уже дала свое согласие…

Обо всех этих перипетиях и о согласии семьи на последний вариант Амурхан рассказал Романычу, который, подумав, обсудил выгоды такого обмена, был удовлетворен тем, что комнаты изолированные, удобства хорошие, доплаты не требуется, хотя выигрыш явный, одобрил вариант и поблагодарил за хлопоты. Пока Яндиев заполнял бумаги, Чикатило что-то обдумывал, явно волновался, был оживлен:

— А я вот что думаю, Хедрисович. Хорошо, что так все устроилось…

И он начал строить, планы:

— Представляете, Хедрисович? Феня будет работать в столовой. Я подлечусь, поеду туда. Мы там все очень хорошо устроим. А можно я ей напишу?

— Пожалуйста, давайте.

Чикатило написал Фене:

«Фенечка, здравствуй. Хедрисович мне рассказал об обмене… Очень правильно ты решила, и я согласен. Я надеюсь, что меня все же вылечат и я к вам приеду, будем жить вместе. Я отрывался раньше от тебя постоянно, эти беспрерывные командировки не позволяли мне побыть с тобой. А я так хорошо отношусь к тебе. Теперь я буду выполнять все то, что ты скажешь, готов быть у тебя слугой. Лишь бы меня вылечили…»

Яндиев не разубеждал Чикатило, когда тот говорил о болезни, хотя никогда не считал его больным. Он рассказывал ему, что тех, кого психиатры признают невменяемым, направляют на лечение, какое-то время держат в больнице. Процесс этот болезненный, тяжелый, но бывает, что больные излечиваются, и их освобождают. Чикатило за идею зацепился крепко, она нашла отражение и в письме к Фене. Убежденность Чикатило Яндиев поддерживал и использовал в интересах следствия. Постоянно напоминая о том, что в институте при исследованиях будут сверяться с материалами, полученными на допросах. Яндиев теперь был уверен: подследственный говорит правду. Но считал, что воздействие на Чикатило будет куда более глубоким и серьезным, а доверие к следователю еще большим, если устроит он свидание с женой, а та, в свою очередь, подкрепит мысль о необходимости лечения.

Но Феня категорически отказывалась от встреч. Яндиев подступался и так и сяк, ничего и слышать не хотела. Уговаривал долго, какие только аргументы ни приводил — нет результата. А доказать Чикатило, что встреча, которую он обещал и в которую тот не верил, состоится (значит, следователь — человек слова), было очень важно. Контакты могли углубиться, укрепиться. Он уговаривал Феню:

— Ради меня пойдите, мне это в интересах следствия нужно, — говорил Яндиев открыто. — Прошу вас, согласитесь. И еще одно: во время встречи хотя бы вскользь скажите, чтобы он лечился.

И она согласилась.

В Комитете безопасности есть комната для свиданий. Обычная. Стол, стулья не закреплены, никаких решеток, все свободно, нормальные условия для общения. Они сидели и ждали. Наконец ввели Чикатило. Она встала. Он стоял в дверях, опустив голову, потом поднял ее, смотрит влево, вправо, глаза бегают, но мимо ее взгляда, который как на его лице остановился, так уж в сторону не уходил. Яндиеву казалось, на Фенином лице читал вопрос: он ли это, ее Андрей, с которым она прожила жизнь?

Чикатило неуклюже шагнул к ней, обнял, тыкался лицом в шею, в плечо, но не в лицо, он будто боялся его коснуться. Продолжая неловко как-то «клевать» то вправо, то влево эту неподвижную женщину, с опущенными, как плети, руками, он начал говорить: