Маньяк - [60]

Шрифт
Интервал

Яндиев строил предположения, но они были неубедительными. Позже он позвонил:

— Есть еще одно. Я почти уверен, что Чикатило пришел в судебное заседание, не зная, какое заключение сделал институт имени Сербского. Тут понимаете, как получилось? Я возил его в институт. Обратно доставил. А заключение еще не было готово, оно пришло позже. Мы уже работали над другим, обвинительным, человек двадцать сначала. Потом втроем приводили к одному стилю. Затем повезли Костоеву, там еще работали. Видимо, с заключением он не познакомился. Нет, точно, о своей вменяемости узнал в ходе суда, понял, что его ждет… Может, и против меня обиду затаил…

Но я не пытаюсь переубедить Яндиева, хотя знаю, что он не прав: защитник Марат Хабибулин был прекрасно осведомлен о заключении, постоянно общался с Чикатило, держал его в курсе всего. Да и в деле, составляющем свыше 220 томов, заключение института подшито в сорок втором томе. Загадки поведения Чикатило трудно разгадать, каждый причастный к этому делу, видимо, ищет не столько общую причину, сколько часть своей… вины? Похоже, что и Яндиев чувствует себя виноватым в чем-то. Он вообще много размышляет об этом деле. Больше о просчетах. И с себя вины не снимает: долго шло расследование. Причин было много, а главная, как считает Яндиев, та, что в милиции, прокуратуре, суде, во всей системе криминалистики все устроено абсолютно нерационально и бестолково, требуется радикальная перестройка самой системы, при которой, как говорит Яндиев, «преступник на трупе будет сидеть, а его так и не найдут…»

Имея дело с конкретным человеком, Амурхан Яндиев строил с ним отношения таким образом, чтобы расследование не сбивалось с нормального рабочего ритма, ловил малейшие психологические повороты, чтобы, умело «подправив» их, приблизиться к правде.

Однажды к нему обратилась жена Чикатило: ей нужны деньги, а сбережения держал на своем счете в сберкассе муж.

Амурхан пошел в изолятор:

— Романыч, нужна доверенность, семья поиздержалась.

Чикатило засуетился, заволновался, потом, успокоившись, взял ручку, бумагу. Яндиев начал диктовать: «Я, Чикатило Андрей Романович, доверяю своей жене…»

И тут он назвал ее девичью фамилию. Чикатило поднял голову, был встревожен:

— Она что, развелась?

— Да нет… Романыч, ты что, до сих пор ничего не понимаешь?

Я сейчас объясню… Ты совершил столько убийств. Остались родные, родственники убитых, одним словом, потерпевшие. Информация, хотели мы того или нет, просочилась. Семью нам приходится охранять, потому что есть жаждущие отмщения. Да, ни при чем твои близкие, но по твоей вине им несладко. Они — среди самых-самых потерпевших. Я добился, всем им сменили фамилию. Теперь организуем их переселение в такое место, где бы их не знали.

Чикатило смотрел с недоверием.

— Не веришь? Хорошо, я устрою тебе свидание с женой.

И без того длинное лицо Чикатило вытянулось:

— Это невозможно, Хедрисович. Нет, это не получится…

— Я тебя обманывал когда-нибудь? Пообещал, значит, буду делать. Добьюсь, устрою тебе свидание с женой.

Свидание с женой

Они встали. Как и при встрече, он снова пытался обнять ее. Ему мешало то, что она стоит неподвижно, не приподняв даже рук, словно мертвая.


— Да ни за что я вам не поверю, — говорила Феня, костистая, какая-то вся удлиненная, она очень похожа на своего мужа. — Он муху не обидит, а тут людей убивать…

Помолчав, успокоившись, Феня приводила новый довод:

— Да вы знаете, сколько раз я его скалкой колотила? Он иногда даже ночевать не возвращался, убежит и нету… Всяко было. Он мне даже сдачи не давал, ни разу руку на меня не поднял. Понятно? Он всегда посочувствует — своему, чужому. А как-то что придумал: был у дочки и привез внука. Я работаю, он тоже, куда его девать. Я ругаюсь. А он: «Какая же ты, Феня, бессердечная»… Нет, не мог он убивать…

Ее монологи были длинными, подробными, она вспоминала, как уважали Андрея соседи, какой он уживчивый и незлобивый, никогда для себя ничего не требовал, жил просто, по «остаточному» принципу», она так и говорила о его отношении к семейному бюджету. Даже накопления держали на его книжке, у него полная сохранность…

Яндиеву трудно было ее убеждать. Но он решил рассказать об одном эпизоде, который опровергнуть было невозможно. Феня говорить не давала. Ее можно было заставить слушать, только поразив какой-то новостью. И он сказал:

— А вы знаете, как Романыч готовился к самоубийству и самозахоронению?

— Тю, да чего это ему вздумалось?

— А вот слушайте…

И она слушала, как Чикатило прочитал где-то перепечатку из американского журнала о том, как покончить жизнь с одновременным самозахоронением, и начал готовиться к этому.

Он стал ходить на кладбище города Шахты. Однажды могильщики побросали свои инструменты и ушли обедать. Он взял у них лопату и в кустах, расположенных в сторонке, начал готовить для себя могилу. Выкопает немного, спрячет лопату тут же в кустах, до следующего раза. Так приходил несколько раз. Правда, вырыл немного…

— Тю, дурной, — поражалась Феня. — Совсем сдурел…

…А потом он у видеосалона на пересечении улиц К. Маркса и Советской встретил пятиклассника Алексея Х-ва. И предложил пойти к себе домой. Мальчик увлекался рыбками и видеофильмами, и все это, разумеется, у Романыча было. Но у него на кладбище была почти готовая могила, о которой сразу подумал, как только заметил блеск в глазах мальчика. И он сказал, что только на минутку придется заскочить по пути на кладбище, где у него дела…


Рекомендуем почитать
Иван Никитич Берсень-Беклемишев и Максим Грек

«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.


Нездешний вечер

Проза поэта о поэтах... Двойная субъективность, дающая тем не менее максимальное приближение к истинному положению вещей.


Оноре Габриэль Мирабо. Его жизнь и общественная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.


Иоанн Грозный. Его жизнь и государственная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.


Тиберий и Гай Гракхи. Их жизнь и общественная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.


Антуан Лоран Лавуазье. Его жизнь и научная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.