Маньяк - [59]

— Тут, Романыч, и для меня все туманно, — говорил он. — Я как думаю? То, над чем мы сегодня работаем, поступит в институт Сербского вместе с тобой, будет изучаться. Я не знаю, как они ведут исследования. Мне не известно, делают ли там такие уколы, что человек развязывает язык и говорит как было, будто перед детектором лжи. Но представь ситуацию: здесь ты сказал одно, там будет другой вариант. Какой вывод? «Чикатило хитрит, что-то скрывает». Значит, у него все в порядке, он вменяем…

После этого разговора Яндиев заметил: продуктивность работы удвоилась. Приходилось заметно увеличивать время встреч, на оперативников обрушился шивал заданий: проверить… опросить… узнать: была ли командировка в дальний город, подтверждается ли билетами… Действительно ли у жертвы дед генерал? Немедленно найти в окружении другой жертвы человека, на руке которого татуировка: «Барс»… Taк, от эпизода к эпизоду, протягивались нити, связывающие жизнь Чикатило со смертью его жертв.

Работа их не была только бесконечной беседой. Это был карусель из бесед, поездок, следственных экспериментов, поисков трупов или того, что от них осталось. Самолеты, поезда, рощи, леса, тайга, автобусы и электрички, и между ними — тюрьмы, камеры, изоляторы…

Однажды в очередной раз остановились в Бутырской тюрьме. Чтобы не прерывать допросы, Яндиев купил для Чикатило килограмма полтора полусухой колбасы, что-то еще, предложил ему поужинать, а сам работал тут же за столом с бумагами.

И вдруг он увидел, как ест Чикатило. Это был зверь, с повадками зверя, но с руками. Крепко держа кусок, он зубами рвал и глотал. Рвал неистово, с каким-то бешеным азартом. Руки стояли на месте, твердо. Чикатило, вонзив зубы, тянул головой, шеей, и когда кусок отрывался, корпус, качнувшись, отходил назад, затем возвращался медленно, а голова целилась зубами в кусок…

«Господи, — думал Яндиев. — Он сейчас жертву перед собой видит. Так он откусывал соски, языки…»

Еще минут десять не мог оторвать Яндиев глаз от этого чудовища, ни разу не поднявшего взгляда, забывшегося, отрешенного, и ему, пожалуй, во второй раз стало страшно. И тревожно: человек… может быть… таким?

В этот день у него было куда более навязчивым, чем всегда, ощущение, что от Чикатило исходит трупный запах…

А тот, прикончив все принесенное, начал благодушно вспоминать.

— Хедрисович, знаете, красную икру недавно ложкой ели. Не верите? А я объясню: шурин из Хабаровска приезжал, там он на рыболовецких судах работает. Два ведра привез… Да… Я вот думал: когда вся эта история кончится, меня вылечат, я поеду к нему и вам напишу. Тогда и вам икры пришлю — адрес только не забыть записать. А может, приеду — привезу. Вы тогда попробуете тоже ложкой… Знаете, когда медленно жуешь, осторожно так, интересно, как икринки лопаются…

И вдруг смеется:

— Ой, Хедрисович… Забыл сказать… Нас в баню вчера водили. Представляете, там был один. Исколотый, в татуировке. Мать-перемать, «я пятерых завалил», «да я вас всех…» В общем, куражился, пугал… А я моюсь и думаю: сказал бы а тебе, сколько я завалил. Ты бы тут на месте и упал…

Яндиев слушал, реагировал как положено, а сам думал о том, что сказал Чикатило. Верит, оказывается, что признают его невменяемым, он будет лечиться, потом нормально жить… Действительно ли он забыл о жертвах, о десятках погубленных жизней, этот человек, логически рассуждающий, ни разу не вызвавший подозрений, даже малейших, в здоровье своего ума. Напротив, постоянно подтверждающий феноменальную память и исключительные способности, особенно проглядывавшие тогда, в далекой юности. А случай в бане — это явная гордость своим «достижением». Гордость убийцы, забывшего о нравственной планке, не позволяющей гордиться подобным? Или это переход через границу разумного? Но если есть граница между вменяемостью и невменяемостью, она за это время могла бы проявиться, мог бы проявиться в нем и тот, который находится по ту сторону вменяемости. Но не проявился…

Амурхан Яндиев ни разу не имел случая убедиться в том, что разум Чикатило не в порядке. Однажды в судебном заседании я заметил, как Чикатило украдкой кого-то ищет в зале. Из-за навалившихся дел Амурхан бывал здесь редко, но в этот раз сидел. Их глаза встретились всего на долю секунды. Чикатило тут же, мгновенно отвел свои и до перерыва не поднимал. Я рассказал Яндиеву о подсмотренном. Он поднял палец:

— Ему стыдно, что он дураком себя выставляет. Почему он и просидел первую половину спокойно, не устраивая сцен, — меня заметил. Я сейчас ухожу. После перерыва увидите: устроит спектакль, и его уведут…

Во время перерыва Яндиев уехал на очередное дело. Чикатило скосил глаза в зал. Поискал. Потом поднялся:

— Я хочу сказать… У меня болит голова… Меня в изоляторе облучают радиацией… Пускают через стены… Голова раскалывается… Во сне меня травят крысами… Напускают на меня крыс… В суде ассирийская мафия…

Его увели…

Потом мы снова возвратились с Яндиевым и этому paзговору. Меня не оставляют сомнения: не сразу же Чикатило так начал себя вести в суде. Все было нормально, давал показания и вдруг, через несколько дней, начал вытворять такое…