Маньяк - [56]

Когда проходила проверка с выездом на место, Чикатило, не имея в руках нарисованной им схемы, точно прошел указанным маршрутом. Несмотря на изменения, происшедшие на местности за все эти годы, он вывел группу к месту убийства, указал его. Ошибся всего на 10 метров. Расчет времени тоже совпадал с показаниями.

Он практически ни разу сильно не ошибся в описании маршрута движения с жертвой, которое готовил по памяти в камере следственного изолятора, а затем и подтверждая его на месте. Он всегда называл изменения, происшедшие на местности за долгое время: какое-то строение, забор, огород, новые кустарники или деревья, дороги, траншеи — ничто не ускользало от его взгляда.

На выводках никогда не молчал. Увидев реку, начинал говорить о том, какая должно быть здесь хорошая рыбалка, мечтал о том, как бы сейчас было хорошо оставить все дела, сесть на бережку да забросить удочку…

Именно в этот момент кто-то из ребят сказал:

— Андрей Романыч, да у тебя была возможность посидеть, а ты другим занялся…

Он наклонил голову и долго, как всегда в таких случаях, не произносил ни слова. Потихоньку забывшись, снова вступал в разговор, переводил его на темы, в которых разбирался. Любил говорить о шахматистах. Знал всех чемпионов мира, рассказывал всевозможные истории. Любил анекдоты, сам многие вспоминал. Говорил на хорошем языке, часто шутил.

На одной из выводок, когда Андрей Романович особенно разошелся, опять кто-то напомнил о подростке, которого он убил.

И снова Романыч надолго опустил голову и замолчал стал отрешенным, создавалось впечатление, что не слышит разговоров. И конвой, и следователи уже знали: «отключился». «Включаясь», он некоторое время будет беспредельно косноязычным. Долго «входит в русло».

Анатолий Евсеев рассказывал много историй. После выводок заметно было: арестованный не страдал отсутствием аппетита. Когда на дороге останавливались пообедать, съедал пару порций борща, второе, третье. Иногда и два вторых съедал. Не мучила его и бессонница: в поезде, в самолете, в камере засыпал практически мгновенно, будто не давил на него груз убийств. Но однажды пришлось переночевать в следственном изоляторе города Шахты — очень много в окрестностях его было совершено убийств, за день не успели справиться, задержались.

Узнав, что группа остается в городе, Чикатило не на шутку встревожился:

— Я здесь жил, меня сразу узнают, нельзя меня в общую камеру. Убьют ведь…

— Кто там убьет? — возразил ему Исса Костоев. — Будете ночевать в одиночке. Что вы волнуетесь так?

— Они и в одиночке достанут, — настаивал Чикатило. Оставьте со мной Евсеева. Я ему только верю…

— Тогда так, — сказал Костоев. — Оформляем вас под другой фамилией. Зовут вас Николай Иванович. Все слышали? Он будет Николай Иванович везде, где придется ночевать…

А Евсееву так и пришлось всю ночь сидеть у открытой «кормушки» — окошечка в двери. И всю ночь он наблюдал за Чикатило, который еще немножко походил, постоял, а успокоившись, лег и мгновенно заснул. К утру проснулся, жаловался, что ему холодно, хоть и был в куртке, имел и другие вещи. Думаю, говорил Евсеев, страх из него выходил. Ночевать он в общих камерах откровенно боялся, считая, что все знают и его, и о сотворенном им. Когда пришлось заночевать на Украине, попросил:

— А можно, Анатолий Иванович, я в камере скажу, что задержан по безобидному делу? Назовите какую-нибудь украинскую статью…

— Да уж не надо, Романыч. Дали одиночку…

И Евсеев увидел радость, озарившую Чикатило…

Далеко на Урале, когда выезжали на место убийства тринадцатилетнего Олега М-ва в город Ревда Свердловской области, Чикатило в тайге чувствовал себя особенно раскованным: к работникам милиции он давно привык, посторонних не ожидалось. Место убийства показал уверенно… А когда возвращались по железной дороге, все измучились: для Чикатило шпалы были своей стихией, очень хорошо по ним ходил, рвал поводок — не умеющие так ходить по «железке» милиционеры выбились из сил. И тут неожиданное: только зашли в какое-то узкое длинное сооружение типа тоннеля, показался поезд. Было похоже, что не успеть им выскочить до его подхода.

Евсеев говорит: видели бы вы, как он бежал. Шагает хорошо, а бегать не умеет. Когда наконец перед приближающимся поездом выскочили, на лбу Чикатило блестели огромные капли пота.

Как-то после изматывающей безостановочной пятичасовой поездки в машине, уже недалеко от Таганрога, решили сделать привал, размяться. Постоянно помня о безопасности, от дороги на всякий случай отъехали, остановились в рощице. Вышли из машины, Чикатило отстегнули, стали бегать, разминаться.

— Романыч, побегай, что стоишь? — предложил Анатолий.

— Ага, побегай… Я лучше поприседаю. А то вы в меня пули три засадите… Только и ждете, чтобы я побегал…

Он всегда помнил о таком праве конвойных и даже терялся, когда его отпускали, растерянность и сомнения были явно выражены на лице. Ездили много, но и на остановках, отцепленный от живого человека, Романыч был словно привязан к машине, не отступал от нее ни на шаг, наверное, решив для себя, что такой шаг могут счесть попыткой побега.

Анатолий заметил, что в поезде, в самолете Чикатило использовал всевозможные хитрости, чтобы замаскировать от постороннего глаза наручник, приковывающий его и соседу. Думал, стесняется. Нет — боится. Когда летели в Ташкент, в самолете случилась накладка: сотрудник милиции рассказал стюардессе, кого везут. Чикатило заметил, что на него смотрят, и как смотрят — тоже. Стал вести себя беспокойно, на лице страх. В то время уже состоялась прессконференция, газеты широко рассказали о серии преступлений, ему казалось, что над ним теперь готовится расправа. Пришлось собирать экипаж, локализовать информацию…