Мануш-Вартуш - [5]

— Сначала послушай, тогда дам. Я сам ходил в Подснежное и послал в Новосибирск задачи.

— Зачем?

— Ну чтобы быстрей дошли. Если я всё решил правильно, меня возьмут в школу юных математиков. Туда принимают, конечно, исключительно способных людей. Но, может, мне всё-таки повезёт. Понимаешь?

— Нет, — зевнула Мала.

— Замечательно! — обрадовался Вася. — Я так и знал, что ничего не поймёшь. Потому тебе и рассказал. А то вдруг не примут!

— А у меня есть ножик! — Мала вытащила из кармана маленький кривой нож, — Охотничий!

— Где ты его взяла?

— Папа подарил! — Она подкинула ножик на ладони и ловко поймала,

— Дай сюда, порежешься.

— Ишь какой хитрый! — Мала отскочила от Васи. — Не поймаешь!

Она запрыгала на одной ноге, лукаво поглядывая на мальчика. Но Вася уже не обращал на неё внимания. Острой веткой он чертил на земле какие-то цифры.

Мале стало скучно. Ока запрыгала дальше. И вдруг увидела рыжую лошадь. Лошадь дремала. Мала подкралась к ней сзади. Осторожно тронула за хвост. Лошадь не пошевелилась. Мала оттянула прядку жёстких волос и чиркнула по ним ножиком.

— Что ты делаешь, скверная девчонка! — Вася, оказывается, всё время уголком глаза следил за её проделками. — Если ты отрежешь лошади хвост, её в тайге мошкара заест. Ей же нечем будет отмахиваться!

— Ну и пусть! — Мала снова потянулась с ножом к лошадиному хвосту.

Вася подбежал к девочке, вырвал у неё ножик и легонько шлёпнул.

— Смотри у меня, злюка! А то хуже попадёт!

Мала спокойно отошла на несколько шагов, набрала в грудь побольше воздуху, надула щёки и пронзительно на весь улус закричала:

— Ууу! Васька дерётся! Уу!

И немедленно раскрылись двери всех домов. На каждом крылечке показались женщины. Они были разные. Бабушки и девчонки. Тёти и девушки. Одна, худенькая, чернокосая, держала на руках спящего малыша. У другой, полной, в цветастом фартуке, короткие, растопыренные пальцы были в тесте. Третья, старенькая, вытирала седые распущенные волосы вышитым полотенцем. И все хором кричали. Они кричали на Васю.

— Опять Чоло-Монго!

— Как у тебя хватает совести обижать ребёнка?

— Иди ко мне, Малочка, доченька! Я уж задам этому озорнику!

И что было хуже всего, — открылась вдруг дверь дома, который отличала от всех других белая вывеска с красными буквами: «Амбулатория». Оттуда выглянул человек, очень похожий лицом на Васю. Он внимательно посмотрел на мальчика и негромко спросил:

— Хотел бы я знать, за что тебе дали прозвище Чоло-Монго? Куда больше подошло бы просто — Курым.

У Васи загорелись щёки. Он опустил голову. Когда через несколько секунд он поднял её, на улице никого уже не было. Все двери закрылись. Только лошадь стояла на том же месте и медленно хлопала рыжими ресницами.

Ухватившись руками за ставни, Вася легко подтянул колени и шлёпнулся на пол в своей комнатке. Он никогда не спорил с людьми, убеждавшими его, что в дом нужно входить через двери. Он сам считал, что так и следует делать. Всегда. За исключением тех случаев, когда у тебя очень хорошее или, наоборот, очень плохое настроение.

И Вася совсем не был виноват в том, что с весны, когда от стёкол отдирали замазку, до глубокой осени, когда их замазывали снова, забывал, где находятся двери родного дома. Что он мог поделать, если среднего настроения у него не бывало?

В соседней комнате тихо. Родители ещё на работе. Вася достал из буфета кувшин с кумысом — кислым кобыльим молоком — и, не отрываясь, выпил его весь. Утром он ушёл не позавтракав — не хотел будить мать — и только в тайге съел пару горстей крупной брусники. Она была ещё твёрдой, вязала рот.

Наевшись, Вася сел за свой письменный стол, который отец сбил ему из трёх ящиков, и стал думать. Он думал о сегодняшнем дне. И о том, что отец назвал его — Курым. Это было здорово обидно…

Курым — гора. Вернее, пологая горка. По ней вьётся тропинка, поросшая бархатистой травой. Она так и зовёт пробежаться.

Но не вздумай этого делать! Курым коварна. От малейшего колебания воздуха, от шелеста самых лёгких шагов с вершины её срываются острые камни. Они могут ранить легко, могут ранить тяжело, это уж как повезёт. Но не пощадят неосторожного путника. Кто бы он ни был: взрослый человек, или мальчишка, или совсем несмышлёный жеребёнок.

У гор, как и у людей, непохожие характеры. Рядом с Курымом веками стоят честные горы. Их крутые тропы откровенно предупреждают об опасности. Они никогда не ударят камнем в спину.

Васе понравились эти горы сразу, как только он их увидел. Но больше всего полюбил он Чоло-Монго— бурную речку, начинавшуюся так высоко в горах, что казалось, будто она бежит от самого неба.

Нет, не бежит, а мчится, прыгает, летит, как мальчишка, опаздывающий в школу. Зимой, когда даже могучий Енисей замирает, скованный льдом, эта малышка не останавливает свой бег ни на секунду. Ни жестокие морозы, ни толстые учебники географии, в которых чёрным по белому написано, что все реки Сибири зимой замерзают, — ничто не может убедить Чоло-Монго подчиниться. Она несётся и громко поёт:

«Не сдам-ся! Не сдам-ся! Не сдам-ся!» — И не сдаётся.

Зато весною, когда на всех реках проходит ледоход, когда люди сбрасывают валенки и убирают в сундук тёплые платки и шубы, когда среди густой травы распускаются жёлтые маки и фиолетовые жарки, Чоло-Монго вдруг замерзает и промерзает до самого дна. Что ж, самостоятельность свою показала, теперь пора и отдохнуть. Пусть солнце палит, пусть изнемогают от зноя люди и звери — неподвижна Чоло-Монго. Она сладко спит.