Мануш-Вартуш - [2]

Фатыма помчалась по улице. Догнала какую-то незнакомую женщину. Молча загородила ей дорогу. Потом отступила и медленно пошла назад. Теперь она шла не как всегда, а тяжело, трудно, словно тапочки её были намазаны клеем и подошвы еле-еле отрывались от земли.

Фатыма вернулась к Димке, ревущему над развалинами башни.

— Прости, пожалуйста… — сказала она виновато. — Я думала… Мне показалось… Эта тётя немного похожа на мою маму.

Тут я поняла, что пора проявить чуткость. Я вышла из дому и хлопнула Фатыму по плечу.

— Выше нос, Фатымка! Приедет твоя мама, не думай. И вообще иногда даже лучше одной пожить. Нотаций никто не читает. Верно?

Фатыма резко сбросила мою руку со своего плеча. Громко произнесла какое-то длинное слово. Ушла на дачу к тёте Наташе и больше не вернулась.

И, только когда она ушла, я разобрала, что это было за слово:

— Несмейменяжалеть!

Я поняла, что Фатыма гордая. А я уважаю гордых людей. Вечером я сама пошла к ней, позвала её к себе и показала своих птиц. А я их не всякому показываю.

Птиц у меня было много. Целых семь клеток. В некоторых клетках птицы сидели по двое, а в большом позолоченном дворце с утра до вечера занимались гимнастикой четыре желтогрудых чижика.

Когда мы с Фатымой вошли, чижики удивлённо запрыгали, приподняв жёлтые брови до самых чёрных шапочек, которыми были украшены их головки. Чижики косили на меня круглыми тёмными глазами: мол, чего пожаловала? Ужинать мы ужинали. Пить пили. Купаться купались. Спать пора. А ты всех переполошила.

И правда, обитатели и других клеток завозились, захлопали крыльями, защебетали. У Фатымы просто глаза разбежались. Всюду разные, совсем не похожие птицы с разными голосами, с различной повадкой, разноцветные…

«Фью-лю-лю! Фью-ци-ци!» — пронзительно затянула лазоревка, маленькая птичка с чёрными, словно сажей намазанными щеками, в платочке такого ослепительного синего цвета, как море бывает в ясный солнечный день.

«Ти-ти! Ти-ти! — совсем про другое запела серо-зелёная лесная малиновка, притопывая голубыми ногами. — И-ти-ти!..»

«Цин-цин-цин!» — глухим колокольчиком отозвалась овсянка, невидимая в своей коричневато-зелёной клетке.

А её соседка, похожая на оживший лимон канарейка, печально запела совсем не в лад своё южное: «Ля-ля!..»

Весело зацокал, защёлкал пёстрый краснощёкий щеглёнок.

Но вот голоса всех птиц покрыл сильный голос. Точно кто-то заиграл на лилипутской виолончели,

«Ля-ля! Ци-ци! Ти!» — Он сплёл в одну мелодию непохожие песни лесных и степных, южных и северных птиц, как цветы в один венок. И песня стала многоцветной, стройной… Сильный голос вёл за собой птичий хор.

Это запел джурбай, чёрный жаворонок. Большой, коренастый, напружив короткую, в коричневых подпалинах шейку, полураскрыв клюв, он, казалось, не замечал ничего вокруг. Он пел. И голос его то поднимался высоко, выше самых высоких деревьев, то опускался низко, ниже корней травы. И, как всегда, когда слышишь настоящую музыку, хотелось и улыбаться, и вздыхать, и сделать кому-нибудь что-нибудь очень хорошее.

Мы с Фатымой стояли неподвижно, долго после того, как птицы перестали петь. Потом мы тихонько вышли в сад.

— Хочешь, я подарю тебе одну из моих птиц? — предложила я Фатыме. — Выбирай любую!

— Правда? Подаришь? — Когда Фатыма улыбалась, я всякий раз удивлялась, какие у неё белые и маленькие зубы.

— Честное слово, подарю.

— Спасибо, Леночка. Если можно, я возьму джурбая, — сказала Фатыма. — Это ведь не редкая птица. У нас в степи их полным-полно.

У меня упало сердце.

— Ты не обижайся, Фатыма, но джурбая мне отец подарил. А подарки не годится передаривать, Возьми лучше чижика. Всё равно они дерутся и друг дружке хвосты выдирают. А поют они хорошо. Очень даже! Это ты кого хочешь спроси.

— Спасибо. Только я пошутила. Я терпеть не могу птичьего пения.

Фатыма ушла, а я так и не могла понять: хотела она на самом деле взять джурбая или правда пошутила.

Джурбая отец подарил мне ко дню рождения и велел особенно беречь, потому что у нас в Московской области степных чёрных жаворонков днём с огнём не сыщешь, и любители сходят по ним с ума.

— Джурбай — замечательный певец. Один человек, который очень любил птиц, называл песню чёрного жаворонка самой прекрасной песней на свете, — рассказывал отец, — а этот человек понимал толк в песнях. Он был поэт. Его звали Эдуард Багрицкий.

Отец привёз джурбая из Средней Азии. Он ездил туда весной на сталелитейный комбинат. Опыт передавать. Сначала отец хотел привезти мне куклу в вышитом халате. Ио потом на базаре случайно увидел жаворонка и вспомнил, как я люблю птиц.

Я очень привязалась к своему джурбаю. Заботливо ухаживала за ним. Приносила из зоомагазина мучных червей. Каждый день тёрла ему морковку, варила кашу. Я ценила джурбая больше всех своих птиц. Я только плечами пожала, когда один взрослый любитель предложил мне за него щенка боксёра. И, конечно, смешно было подумать, что я отдам его какой-то там девчонке. Пусть даже очень гордой!

На следующий день я проснулась на рассвете, сама не знаю почему. Всё было тихо. Братья спали. В своей клетке на подоконнике спал джурбай. Не подавали голоса и другие птицы.