Мануш-Вартуш - [3]

Воздух, такой непрозрачный, словно в нём размешали много облаков, втекал в комнату из сада. Он пахнул водой.

В окне показалась голова Фатымы. Она, как в кино, просвечивала сквозь туман и немного расплывалась. Фатыма стояла неподвижно. Смотрела на клетку с джурбаем.

На подоконник взлетел прожорливый воробей. Должно быть, голод разбудил его раньше всех. Воробей не обратил внимания на Фатыму. Чирикнул и нахально сунул клюв сквозь решётку в кормушку джурбая.

Джурбай встрепенулся. С маху стукнул жулика коротким широким клювом и вдруг так похоже передразнил его чириканье, что воробей даже оторопел. А Фатыма тихо рассмеялась и исчезла.

Несколько дней подряд приходила она на рассвете под моё окно. Иногда жаворонок пел, и мы обе затаив дыхание слушали его. Иногда он озорничал, передразнивал, как взвизгивает стекло, когда по нему проводят тряпкой, как каркают вороны…

Днём, встречаясь со мной, Фатыма делала вид, что джурбай её совсем не интересует, и я тоже ничего ей не говорила. Через неделю жаворонок пропал. Должно быть, я неплотно прикрыла дверцу клетки, когда её чистила, и он улетел.

Сначала я выплакала весь запас слёз, какой бережливому человеку хватит года на три, а потом принялась искать жаворонка. Я бегала по саду, по полю, по лесу… Подсвистывала, звала. Джурбай не отвечал… Соседские ребята рассказали мне, что он залетел к Дениске, мальчишке-голубятнику с Лесной улицы. И Дениска хвастается, что продаст жаворонка на птичьем рынке или сменяет на пару самых лучших почтарей.

Если бы у меня отняли мячик или тетрадку, прыгалки или ленту из косы, если бы кто-нибудь обидел меня, всё равно кто, — в это дело обязательно вмешался бы мой старший брат, Валерка, и восстановил бы справедливость. Но птиц Валерка не любил. Принципиально. Он говорил, что от них мало пользы и много шума. И что от их пения у него жужжит в ушах.

Почему-то, когда он, вытаращив глаза, сидел перед телевизором и смотрел футбол, а болельщики на стадионе кричали так, что у нас в комнате дрожали стёкла, у Валерия в ушах не жужжало.

Как бы там ни было, идти к Денису приходилось мне одной. Взрослым в птичьих историях всегда трудно разобраться. А потом у нас в посёлке считалось, что их и не полагается вмешивать в такие дела.

По дороге за мной увязалась Фатыма. Она шла молча, по другой стороне улицы, как будто со мной и не знакома. Но в дом к Денису мы вошли вместе.

Денис был один. Перед ним на столе стояла маленькая тесная клетка, а в ней сидел мой джурбай. Нахохлившийся, неподвижный, весь какой-то расслабленный. Он не пел. Грустил.

— Ты чего не ешь? Чего воображаешь? — ворчал Денис и совал ему к носу хлебные крошки.

Но джурбай отводил в сторону клюв. Его тёмно-карие глазки смотрели недовольно.

Увидев меня и Фатыму, Денис вскочил и, сунув руки в карманы, воинственно выставив локти, пошёл на нас.

— Чего надо?

— Ничего, — ответила я, неожиданно для себя очень тоненьким голоском. Всё-таки Денис считался главным мальчишкой на своей улице, и многие не решались с ним связываться.

— Здравствуй, — вежливо сказала Фатыма. — Прости, пожалуйста, что мы пришли без приглашения.

Денис немного растерялся.

— Чего надо? — повторил он уже не так задиристо.

— Отдай моего джурбая, — сказала я просительно.

— А с чего ты взяла, что он твой? Мой он. Понятно? И был моим, и будет.

— Откуда же он у тебя взялся? — возмутилась я.

— Откуда? От верблюда. И весь разговор. — Толстые щёки Дениса надулись, как воздушные шары.

В тишине стало слышно, как в ящике под окном тихонько, шепотком, воркуют голуби. Наверно, джурбай и залетел сюда, чтобы послушать их голоса. Ведь он так жадно хотел знать все птичьи песни… Только голуби-то не поют. А под окном у Дениски, возможно, была ловушка. С него станется, таковский.

— Скажи, пожалуйста, Денис, а давно у тебя этот жаворонок? — так же вежливо спросила Фатыма.

— Ну, давно! А вам какое дело? Ещё желтоклювым купил его на птичьем рынке. Со птенчества воспитываю. — Денис хихикнул с торжеством. Что, мол, взяли?

— Денис, это же моя птица. — Я смотрела ему прямо в глаза: может, застыдится? — Отдавать полагается, если случайно залетит. Такой у птичников закон.

Денис, конечно, знал этот закон, но он твёрдо решил не отдавать жаворонка.

— Ха! Законница выискалась! Если так все законы вызубрила, докажи сначала, что жаворонок твой!

Так действительно положено у птичников.

Но чем я могла доказать? Джурбай не был окольцован. Когда я протянула руку к клетке, он обрадовался, забил крыльями. Только ведь это не доказательство.

Я постояла, ещё посмотрела на жаворонка и пошла…

— Ох, и злой петь мой жаворонок! — издевательски сказал мне вслед Денис. — Приходи когда послушать.

И, словно подчинившись его приказу, жаворонок запел. Он пел какую-то необыкновенную песню, какой я раньше никогда от него не слышала. Широко растопырив крылья, джурбай шипел, переливчато свистел и сипел, словно больной ангиной. Заболел он в самом деле, что ли?

«Замучает Дениска джурбая, обязательно замучает или продаст кому попало», — думала я и хотела сказать Денису самые оскорбительные слова, но, как всегда со мной бывает в таких случаях, у меня сделалось узкое горло.