Мамин-Сибиряк - [112]

Там на неведомых дорожках

Следы невиданных зверей.

А про Волынского-Флексера, постоянного и злобного врага Михайловского, он высказался персонально, надолго припечатав его своей остротой.

— Что с него взять, — вроде бы сокрушался Мамин, — это про него, мне кажется, говорит одна купчиха у Лейкина: «Миазма млекопитающаяся».

Не мог забыть Дмитрий Наркисович и то, как обошлись с ним в редакции, когда он оказался в тяжелых обстоятельствах. Переводчику Фидлеру он в сердцах говорил:

— Знать я их больше не хочу… На похороны Маруси они мне не дали ни гроша авансу. А как я тогда нуждался! Они это знали! И знали, что деньги были нужны не мне, а ей, покойнице! И тем не менее — не дали!

Еще до полного разрыва Мамин по просьбе Альбова отдал в журнал только что законченный роман «Золото», который и был опубликован в первых пяти книжках нового года.

Трудным, напряженным и в то же время заполненным счастьем с возлюбленной своей женой был этот первый столичный год. А потом, когда весне двинуться и заиграть, все и окуталось непроницаемым мраком.

«Счастье промелькнуло яркой кометой, оставив тяжелый и горький осадок. Благодарю имя той, которая принесла это счастье, короткое, мимолетное, но настоящее».

Ужасным стал год проживания в Петербурге — год сорокалетия Дмитрия Наркисовича.

2

«Ты спрашиваешь, кто такая м-м Давыдова, — отвечал он матери в пору почти всех потерянных надежд, через три месяца после смерти жены. — С ней я познакомился так. Она задумала издавать журнал «Мир божий». Ко мне приехал редактор журнала Острогорский и просил рассказ для первой книжки. Дело происходило в ноябре, и мне было ужасно некогда, но я никогда не отказываюсь от работы — это мое правило. Высидел небольшой рассказик, который лично мне очень не понравился, а между тем рассказ оказался отличным, и мне за него комитет грамотности дает золотую медаль.

С этого и началось наше знакомство. Давыдову зовут Александрой Аркадьевной. Она — вдова известного виолончелиста, директора Петербургской консерватории. Теперь ей за сорок лет. Женщина прекрасная, редкой доброты. Она сама познакомилась с нами и ужасно полюбила Марусю. В течение четырех последних месяцев мы были неразлучны. После смерти Маруси Александра Аркадьевна приютила Елену (она — крестная и принимала вместе с Михайловским)… Эту женщину нам Бог послал. Ты ей напиши прямо и просто — она очень простая и умная и будет рада твоему письму. Я буду рассчитываться с ней своей работой в ее журнале, хотя это и ничтожная плата».

С журналом было так. Лет пять назад Давыдова познакомилась с весьма предприимчивой женщиной Евреиновой, затеявшей журнал «Северный вестник». Та предложила ей стать секретарем редакции. Увлекающаяся натура, Александра Аркадьевна быстро почувствовала вкус к журнальному делу, и вот захотелось самой стать независимой издательницей, что в ее положении сделать было нетрудно. Еще при жизни мужа у нее завязались обширные артистические и литературные связи. Как светская дама, обаятельная и тонкая, Давыдова была известна всему Петербургу. Оказались и свободные деньги, собственные, оставленные покойным мужем, и назначенная ей приличная вдовья пенсия. С последней, с пенсией, случился курьез, заставивший развеселиться город не в самую удобную минуту. Дело в том, что на прошении об установлении пенсии, поданном на высочайшее имя, Александра Аркадьевна по рассеянности подписалась: «Вдова его величества А. А. Давыдова». В министерстве двора решили, что у нее душевное расстройство и прислали лейб-медика. В литературных кругах ее долго так и называли — «вдовой его величества».

Первой горячей помощницей матери в новом деле стала дочь Лидия Карловна, жена молодого историка и экономиста Михаила Ивановича Тугана-Барановского, который, как говорили близкие Давыдовскому дому, недавно спутался с загадочными марксистами.

Страшное горе обрушилось и на Александру Аркадьевну — год назад неожиданно умирает горячо любимая дочь, рана была настолько глубокой и незаживающей, что все считали — она и свела мать под могильный крест раньше времени. Вот почему, когда Мамин потерял жену и все увидели, в каком он был потрясении, Александра Аркадьевна первая отозвалась с необыкновенной душевностью и участием: горе пошло к горю.

…Маруся забегалась по театрам, и Дмитрий Наркисович был один в маленькой квартирке на Миллионной улице. Работал он в ту пору с сильным подъемом, имея вчерне сразу несколько крупных вещей, которые, вскоре опубликованные, станут новым, классической меры, художественным завоеванием писателя. Должно быть, и тогда Дмитрий Наркисович понимал, на что он отважился, но матери писал об этом сдержанно: «Мои планы для остающегося полугодия довольно скромные: пишу роман о золоте для «Северного вестника», роман о хлебе для «Наблюдателя» и исторический роман (о пугачевщине в Зауралье) для «Исторического вестника». Кроме того, к концу июля обязался доставить «Артисту» большую повесть и несколько пьес». (Тут, как говорится, долг платежом красен: за разгромную рецензию на екатеринбургскую труппу, подписанную литерой «Ъ», надо было отдать имя).