— Я не на суде, — заявил Хэнлон. — И я не давал присягу подтверждать или опровергать что-либо. Я обещал сделать то, что сделал, но не брался защищать свою честь, давая высокопарные клятвы.
— Увильнул от вопроса, — рассмеялся Хендрикс, но Мортимер возразил ему:
— Никак нет. Хэнлон прав. Если у него и есть какие-то секреты, то это наше дело раскрыть их. Но я думаю, что у него их нет, просто не может быть: кто-то из наблюдателей заметил бы что-то не то. За нами наблюдали сотни глаз. Некоторые из зрителей достаточно умны, чтобы заподозрить неладное, если бы там был обман.
— Мистер Мортимер, спасибо, — спокойно сказал Хэнлон. — Я не делаю тайны из своего выступления. У меня не было ни сообщника, ни каких-либо приспособлений. Все могли наблюдать за произошедшим. Вы руководили мной. Я исполнял вашу волю. Вот и все.
Простота и приятные манеры Хэнлона очень понравились Юнис, и она улыбнулась ему.
— Когда я приехала сюда, я была скептично настроена, — вставила она. — Да и сейчас я все еще не чувствую себя полностью убежденной…
— А я чувствую! — заявила тетушка Эбби. — И готова признать это. Меня выводят из себя все эти люди, которые верят в ваши способности, но отказываются это признать. Я хочу, чтобы вы выступили в Нью-Йорке!
— Вынужден разочаровать вас, мэм, но это было мое последнее выступление.
— Но почему? — удивилась тетушка Эбби.
— У меня есть на то причины, — улыбнулся Хэнлон. — Позже вы сможете о них узнать, если захотите.
— Я хочу их знать.
— Тогда прочитайте «Свободную прессу Нью-Арка» в следующий понедельник.
— Ох! — выдохнула Юнис, она почувствовала, в чем дело. — Мистер Хэнлон, можно я скажу вам пару слов наедине?
Она вышла из машины и отошла в сторону с молодым человеком, вежливо проводившим ее.
Вскорости они остановились и завели короткий, но оживленный разговор. Юнис весело рассмеялась, и ее очаровательная улыбка разрушила неприступность Хэнлона. Вскоре он охотно согласился на предложение девушки, и в конце они пожали друг другу руки.
Хэнлон провел Юнис обратно к машине и, обратившись к Мортимеру, сказал, что они задержались настолько, насколько это было возможно, а теперь им пора возвращаться к устроителям мероприятия.
— Это так, — признал Мортимер. — Я отпросился лишь на несколько минут. Всем пока! — с этими словами он приподнял шляпу в прощальном жесте и поспешил вслед за Хэнлоном.
— Итак, — сказал Хендрикс, когда они начали путь домой, — ты убедила его что-то сделать? Устроить у вас дома персональное представление?
— Малыш, ты почти угадал с первой попытки! — весело воскликнула Юнис. — Все это был трюк, в воскресенье Хэнлон придет к нам домой и объяснит, как он его сделал, а в понедельник об этом будет рассказано в газете.
— Господи! — ахнула тетушка Эбби, и откинулась на спинку сиденья: ей стало плохо.
— И это мое последнее слово на эту тему.
Эмбери прикуривал одну сигарету за другой, складывая окурки в пепельницу, которую держал на локте. Воскресный день сопровождался атмосферой отдыха и веселья, утомлявшей нервы и Сэнфорда, и Юнис.
Тетушка Эбби задремала, так как было еще рано для того, чтобы ждать гостя, Хэнлона.
Юнис вновь пыталась убедить мужа выделить ей карманные деньги, пусть небольшие, но регулярные. Семья Эмбери полностью соответствовала представлению о счастливом браке и стремилась сохранить это состояние. Они были близки по духу, нежны, благожелательны и проявляли готовность делать скидку на особенности характера или прихоти друг друга.
Но за одним исключением: Юнис считала недопустимым довольствоваться мизерной суммой денег, в то время как ее муж был богатым человеком. Не то чтобы Эмбери был скупым или экономным. Он желал, чтобы у его жены были все сумасбродные предметы роскоши, которые она только пожелает. Он был готов оплачивать любые ее счета. Сэнфорд никогда не попрекал за покупку дорогого или ненужного наряда — даже наоборот, он всегда восхищался ее вкусом и выказывал удовлетворение ее покупками. Он гордился ее красотой и всегда был готов к покупке новых украшений. Сэнфорд гордился грацией и шармом жены и считал, что обстановка в доме должна соответствовать ей. Оба любили развлечения, и он никогда не возражал против сумм, взимаемых флористами и поставщиками продуктов.
Но все-таки из какого-то чудачества, причуды или каприза он не хотел давать жене деньги на мелкие расходы.
— Покупай свои мелочи у лучших ювелиров, а счета присылай мне, — говорил он. — Как и шляпки с платьями из французских магазинов. Везде, где угодно, ты можешь пользоваться моим счетом. Тигрица моя, чего еще может желать женщина?
Он никак не соглашался с ее бесконечно повторяемыми объяснениями, что наличные деньги могут потребоваться в тысяча и одном случае. Ну, а если ей все же удавалось его убедить, то он давал ей крохотную сумму, считая, что ее хватит на бесконечно длинный срок.
Трудно сказать, в чем была причина такого отношения к деньгам. Сэнфорд Эмбери не был скупцом. Так же он не был ни прижимист и не бедствовал. Щедро жертвовал деньги на благотворительность, причем об этом не всегда знала широкая общественность, а иногда не знала и жена. Но природа сыграла над ним какой-то странный фокус, что-то повернув в его мозгу, так что эта черта характера никак не хотела меняться.
