Маленькие повести о великих писателях - [49]

— Тогда женитесь, — тем же невозмутимым тоном ответил Селифан. И начал приводить себя в порядок. При этом даже как-то неприлично задрал вверх заднюю лапу. Или так только показалось.

А если она станет… Нy, это… понимаете, о чем я? — многозначительно, с ударением выдавил из себя Николай Васильевич.

Селифан вздрогнул, перестал вылизываться. Посмотрел на Гоголя своими круглыми глазами.

— Если жена изменит мужу, она может изменить и Отечеству! — со знанием дела, авторитетно изрек он. И опять принялся наводить красоту на свою и без того чистую и блестящую шерсть.

Вот тут и думай, ломай голову. Словом, после беседы с Селифаном ситуация ничуть не прояснилась. Вопрос остался в подвешенном виде.

По поводу скоропалительного отъезда Гоголя в Италию ходило множество всяких слухов и домыслов. Но во всем Петербурге только один Селифан знал истинную причину.

Совершенно неожиданно, (и очень опасно!), заболел ближайший друг Саша Данилевский. Врачи категорически настаивали на немедленном отъезде в Италию. Только теплый, южный климат мог спасти. И только свежий, морской воздух мог излечить. В противном случае… А где взять средств?

Саша Данилевский из бедной семьи. О помощи со стороны родителей и речи нет. Кто протянет руку помощи в подобной ситуации? Разумеется, ближайший друг Николай Гоголь. Было бы странным, если б Николай Васильевич поступил иначе.

Благодаря постановке «Ревизора» и выходу в свет нескольких сборников материальное положение его резко улучшилось.

Друзья, не теряя времени, бросились собирать вещи.

Прощание с Селифаном было коротким. И по-мужски сдержанным. Недовольно хмурясь и глядя в сторону, Селифан неожиданно заявил:

— Рим спасли коты!

Николай Васильевич искренне удивился, но Селифан стоял на своем. Дескать, это его предки спасли Рим. Не какие-то там гуси, (все ото миф!), а вот именно коты. Каждая собака знает, голоса у котов значительно пронзительнее. А гуси едва слышно щебечут.

Словом, Селифан просил передать поклон его далеким сородичам. И строго наказал. Питаться регулярно и только качественными продуктами. Горло не застужать. Спать на правом боку. И все такое. Он присмотрит за квартирой. И за рукописями. Пусть Николай Васильевич даже не беспокоится. До его возвращения никаких катаклизмов не случится. Он, Селифан, будет на страже.

Селифан оказался прав. Котов в Риме было значительно больше, нежели самих итальянцев. А никаких гусей и в помине не было. Коты, самых разнообразных пород, окрасок и расцветок, были абсолютными хозяевами во всем городе. Ходили, где хотели, не соблюдая никаких правил. Могли в любом открытом кафе вспрыгнуть на столик и стянуть любой понравившийся кусок, И попробуй им сделать замечание! Тут же на тебя обрушится вал возмущения, (и даже гнева!), всех, оказавшихся поблизости итальянцев, К этому трудно привыкнуть, Но постепенно Николай Васильевич и Саша Данилевский привыкли.

Устроились друзья в разных квартирах. Каждый на свой вкус. Саша Данилевский с головой окунулся в проблемы своего здоровья. Даже медицинские книги и справочники начал читать. Пил живительную тернийскую воды, принимал грязевые ванны и совершал длительные прогулки по окрестностям Вечного города.

Николай Васильевич безвылазно сидел за письменным столом. Сразу же по приезду, на него, подобно извержению Везувия, раскаленной лавой и горами пепла навалилась неутолимая Жажда. Жажда писания. Дни и ночи пролетали мгновенно, подобно страницам рождающейся поэмы.

Даже на шумных улицах Рима Жажда оборачивалась Фантасмагорией. То вдруг пышнотелая итальянка, торговка фруктами, перестанет улыбаться в свои сорок два зуба и, наклонившись, доверительно спросит. На чистейшем русском языке:

— А зачем тебе, батюшка, мертвые души? Хочешь, я тебе лучше пеньку продам? Или хмеля? Замечательный хмель уродился…

Или тучный официант в открытом кафе, вдруг с грацией бегемота наступит на ногу и сиплым голосом, (опять же на чистом русском языке!), сообщит прямо в лоб:

— Вам требуется мертвых душ? Могу продать. По сто рублей за штуку. У меня этого народа предостаточно…

Николай Васильевич уже и удивляться перестал.

Гоголь стоял, опираясь рукой о холодную, шершавую стену. То, что он услышал из разговора двух господ, чуть отставших от группы туристов из России, повергло в шок.

— Слышали? Пушкин погиб! Убит на дуэли…

Николай Васильевич не мог вздохнуть, не мог пошевелиться. Его трясло в холодном ознобе. Сердце поднялось в груди почти до самого горла и, судорожно стуча, готово было выскочить наружу…

Затряслись и закачались стены древнего Колизея… волнами набегали с востока, из России черные тучи…

Пять дней пролетал Николай Васильевич в постели. По его лицу постоянно текли слезы. И только на шестой день он смог сесть за письма на Родину…

Михаилу Петровичу Погодину…

«… Когда я творил, я видел перед собой только Пушкина…»

Петру Андреевичу Плетневу…

«… Никакой вести хуже нельзя было получить из России. Все мое высшее наслаждение жизни исчезло вместе с ним. Ничего не предпринимал без его совета. Ни одна строка не писалась без того, чтобы я воображал его пред собою…»…

Гоголь уже более года проживал в Риме. Позади период безденежья, когда приходилось ограничивать себя даже в еде. Слава Богу, выручил Плетнев, прислал целую тысячу рублей за проданные в России сочинения. Да Жуковский выпросил у самого Государя пять тысяч, тоже не остался в стороне. Но деньги, пустяки. Бог дал, Бог взял. Мысли Николая Васильевича не всегда радостны.